Глава 50

Новый театр был деревянным и круглым, и в его волшебном зеркале зритель видел себя. Публика приходила себя показать и пьесу посмотреть. «Генрих V» и «Юлий Цезарь» были первыми постановками, «Генрих VIII» — последней. В промежутке между двумя «Генрихами» театр прожил краткую, но яркую жизнь. Он распахнул свои двери, когда высокий прилив Темзы в районе Саутуарка помог зрителям с северного берега быстрее добраться в театр на южном берегу, а после захода солнца на небе ярко засветились новые миры — Венера и Юпитер, хорошие предзнаменования.

— То был твой мир, дружище, то был твой мир.

А, Фрэнсис, ты проснулся? Да, Бог сотворил мир из ничего, Иисус был плотником, а мы были простыми смертными, и нам позарез был нужен строительный материал.

— Он у вас уже был, просто его нужно было по-новому использовать.

Чтобы создать наш новый мир, мы взяли старый материал, свежие идеи и новых людей. Заботы и тревоги свели в могилу старого Бербиджа. Аренда «Театра» истекла. Его хозяин, Джайлз Аллен, был алчным мерзавцем: не желая продлевать аренду, он потребовал, чтобы ему вернули земельный участок вместе с построенным на нем театром. Лазейки в контрактах были в его духе. Сыновья Бербиджа оспорили его требование в суде, и Ричард Бербидж признавался, что он борется с непреодолимым искушением засунуть фунт крысиного яду в глотку Аллену.

До этого дело не дошло, но его брат Кусберт все ж не поленился купить отраву. Бербиджи в ярости не бросали слов на ветер. На сцене им явилась тень их отца, говорили они, и его разгневанный призрак требовал отмщения. Ему не пришлось являться вторично, чтобы вдохнуть жизнь в их почти остывшую готовность. Вскоре Аллен объявил, что он разберет «Театр» по бревнышку и пустит древесину на другие нужды. Мы собрались на военный совет в «Театре» и глядели друг на друга в растерянности — группа дураков на пустой темной сцене. Слов было больше, чем нужно, но дело не двигалось с мертвой точки. Конечно, хотя крысиный яд изменил бы мир к лучшему, избавив его от Аллена, он не спасет театр, а Бербиджей упрячут за решетку за убийство.

— И когда же созрело ваше гениальное решение?

Слава небесам, именно тогда от отчаяния мне в голову пришла дерзкая мысль, как потом утверждали, изменившая наше будущее.

— Друзья, послушайте!

Меня слушали во все уши.

— Есть только один способ не позволить этому подлецу сравнять театр с землей — наше единственное спасение.

Все внимательно поглядели на меня.

— Мы сами разберем театр по бревнышку!

На меня смотрели так, как будто я был не в себе.

— Ага. И что мы с ними будем делать — сожжем их на костре?

— Нет. Мы сделаем то же, что собирается сделать мерзавец Аллен: построим из них что-нибудь получше.

— А на что еще годятся эти бревна, Уилл, скажи на милость!

— На что же еще, как не другой театр? Мы построим другой театр! Разумеется, на новом месте.

— Да где же, позволь спросить?

Но я заметил, что все присутствующие повеселели и оживились.

— Есть одно место на другом берегу реки — неподалеку от «Розы», в приходе Святого Спасителя.

В глазах, устремленных на меня, загорелась отчаянная надежда.

Земельный участок был возле Мэйд-Лейн. Мы действовали решительно и незамедлительно подписали договор об аренде, чтобы «Слуги лорда-камергера» получили землю в пользование уже 25 декабря, в Рождество. Все упиралось в деньги, но и за этим дело не стало. Половину вложили Бербиджи, а другую половину на паях — Хемингс, Филлипс, Поуп и Кемп.

— И ты, Уилл.

И я, Фрэнсис. Десятая часть нового театра теперь принадлежала мне, вместе с моим паем в труппе.

— Тебя это наверняка окрылило.

В делах людей бывает миг прилива...

В ночь на 28 декабря 1598 года группа подозрительных людей, закутанных в плащи и в надвинутых на глаза шляпах, собралась в Шордиче, вооруженная не шпагами и кинжалами, а пилами, молотками и другими инструментами плотницкого ремесла.

О заговор, стыдишься ты показываться ночью, когда привольно злу? Ни сам Эреб, ни весь подземный мрак не помешают разгадать тебя. У нас была союзница, которая вступила с нами в сговор и сделала так, чтобы нас не обнаружили. Зима 98-го года была суровая и такая морозная, что незадолго до Рождества Темза в районе Лондонского моста замерзла. На следующий день лед растаял, но на Иоанна Евангелиста, 27-го числа, река опять подернулась ледком. Чудо свершилось 25-го числа, когда Мороз Красный Нос возвратился и к полудню с неистовой силой вновь сковал реку. Мороз сопровождался сильной метелью, и улицы Лондона обезлюдели — за исключением группки актеров, которые приготовились к бою.

Стемнело.

Какая была ночь! Какая ночь! Бурная, но незабываемая. К нам присоединился наш новый пайщик по имени Уилл Смит и бригада из двенадцати нанятых рабочих под руководством плотника Питера Стрита. Пришли Хемингс, Филлипс, Поуп, я и остальная труппа. Кемпа не было. Кто-то спросил: «А где ж удалец Основа?» Мы не придали значения его отсутствию. Сыновья Бербиджа вышагивали во главе своих войск, как генералы, и в кромешной тьме вели нас по Кертэн-роуд, белой от кружащегося снега. Снежинки жалили нам глаза и, как адские пчелы, застревали в бородах. Ветер рвал с нас плащи и тряс их, как ванты кораблей. Мы постояли несколько мгновений, глядя на наш старый «Театр», Бербиджи — с особенным чувством: двадцать два года назад он был построен их отцом. Теперь мы собирались его сносить. Торжественная минута. Мы вошли в театр не говоря ни слова.

— Где они, мои молодчики? Где они, мои сердечные дружки? — донесся крик с темной сцены. Мы разом вздрогнули. Неужели наш план раскрыт? Неужели Аллен натравил на нас дозор? Мы крепко сжали в руках молотки и топоры.

— Ну и чудной же мне сон приснился!

То был Кемп, поджидавший нас в темноте, в последний раз на этой сцене, наедине с собой.

— О добрейший Основа! — взревели мы все разом. — Вот благословенный день, вот счастливый час!

Кемп раскланялся и шикнул, чтобы все замолчали.

— Такой сон мне приснился, что не хватит ума человеческого объяснить его!

— Расскажешь позже, осел!

— Позвольте-позвольте, я не потерплю оскорблений в адрес ослов.

Он превращал происходящее в спектакль.

— Пусть Питер Стрит напишет о твоем сне балладу.

Но в ту ночь Питер Стрит был слишком занят, чтобы сочинять баллады. Мы разобрали наш «Театр» по бревнышку, по досочке, скользя в снегу и обливаясь потом. Под покровом темноты мы перенесли их на телеги и перевезли по Кертэн-роуд мимо «Скрещенных ключей» в Даугейт, на запад от моста. Даже в таких суровых условиях нам не хотелось рисковать и везти древесину по мосту в открытую.

Нам не пришлось ехать по мосту. Приближался рассвет, и реку сковал мороз.

— Господь обуздал воду! — проорал Бербидж, довольно ухмыляясь и топая сапогами по толстенному льду. Дыхание обволакивало его клубом пара, как огненная туча. Он бил копытом, точно ребенок, изображающий лошадь.

— Мы избавлены от руки фараоновой!

Как потом выяснилось, во время этой операции нашего господина, «фараона» Джайлза Аллена не было в городе, а когда старый египтянин вернулся, он в изумлении воззрился на зияющий перед ним пустой, загаженный собаками участок земли в Шордиче, покинутый всеми, включая крыс. Он лишился нового контракта и старого театра.

Мы работали всю ночь.

Снегопад внезапно прекратился, и небеса над Дептфордом просветлели, кто-то сказал: «Кажется, получилось. Светает?»

Вниз по реке по серому небу одного из последних дней года расползалось розоватое пятно.

— Нет, — ответил Хемингс, — не в том месте. Восход будет вон там, у Тауэра. Посмотри, как поблескивают его стены.

— Да говорю ж тебе, вон там, дальше, вниз по реке. Первый предвестник рассвета — когда сереет кромка облаков.

— Джентльмены!

Поуп шагнул вперед.

— Сознайтесь же, что оба вы ошиблись. Я покажу мечом, где всходит солнце. Сегодня заря за Капитолием блеснет.

Он указывал на запад, прочь от света, на огромную груду недавно разобранных бревен. Мы поняли, что он имеет в виду.

— Давайте назовем его «Капитолий», — предложил Кемп.

— А может, просто «Рассвет»? — сказал Филлипс. — Или «Солнце»?

Бербиджи переглянулись и посмотрели на меня.

— А что ты думаешь, Уилл?

Я задумался на мгновенье, пока наши лица согревал громадный кроваво-красный мяч всходящего над Темзой солнца.

— Мы создаем новый мир для себя, для нашего круга, для избранных. Назовем его «Глобус».

— Божественное озаренье.

Мы вынули шпаги и, как Поуп, указали ими на груду бревен, освещенную утренним солнцем.

— Да здравствует «Глобус»!