Счетчики






Яндекс.Метрика

1. Шаксперы деревенские и городские

Итак, отправная точка нашей истории (и она же финальная) — Стратфорд-на-Эйвоне, маленький английский городок, расположенный на берегах живописной реки. Факт рождения в Стратфорде такой звезды, как Шекспир, не изменил радикально ни его историю, ни его демографию: во времена королевы Елизаветы население города составляло около полутора тысяч жителей, а сейчас насчитывает примерно двадцать тысяч человек, то есть Стратфорд остается маленьким провинциальным городком и в наши дни. При этом каждый год в апреле количество обитателей Стратфорда резко возрастает за счет туристов и театралов. Статистика гласит, что родину Шекспира ежегодно навещают два с половиной миллиона человек. Что же влечет в Стратфорд этот нескончаемый поток посетителей, многие из которых ни разу в жизни не открывали томик с пьесами Шекспира? Можно предположить, что на первом месте — желание прикоснуться к великой загадке и найти ответ на вопрос: есть ли какая-то энергетическая связь между географическим топосом и возникшим в его границах гением? Влияет ли на развитие и формирование гения окружающая обстановка, природа, климат и культура родного края?

Место появления на свет великого человека, оставившего свое имя в истории, обладает в глазах поклонников его таланта особой притягательностью и статусом, близким к сакральному. В природном ландшафте местности и архитектурном облике города, подаривших миру значительного писателя или художника, в интерьере его родного дома, в его семейном окружении мы невольно ищем объяснение тому, что среди других сынов и дочерей этого места именно он был избран для особого пути, отмечен печатью выдающегося таланта. То, что мы называем «малой родиной», выполняет функцию своего рода кокона или скорлупы, под покровом которых растет и зреет гений. Визит на родину кумира сродни паломничеству, только посетитель приобщается откровению не религиозному, а биографическому. Впрочем, банальное любопытство к частной жизни знаменитостей тоже играет немалую роль в создании того потока туристов, который каждый год наводняет тихие улицы Стратфорда.

Учитывая скудость и фрагментарность наших знаний о жизни Шекспира, мы готовы цепляться за мельчайшие детали его прошлого, семейной истории, родственных отношений, чтобы прочувствовать Шекспира как личность, понять его характер и темперамент, исток его таланта и вдохновения. Однако Стратфорд в этом отношении скорее разочаровывает посетителей, ищущих ответа на свои каверзные вопросы. Это тихое и живописное местечко, описанное в путеводителе времен королевы Елизаветы емкой формулой emporium non inelegans1, сохранило практически без изменений свой средневековый облик и ауру. При Шекспире это был торговый город, населенный преимущественно ремесленниками и купцами, заметно оживающий к четвергу — дню еженедельной ярмарки. Право проводить базары было даровано жителям Стратфорда еще королем Ричардом Львиное Сердце в 1196 и активно используется по настоящий день.

Родина Шекспира не может похвастаться большим количеством достопримечательностей, хотя церковь Святой Троицы и часовня Гильдии привлекают не только «шекспирофилов», но и поклонников старинной архитектуры. Пространственной и символической доминантой города во времена юности Шекспира являлся каменный мост, построенный еще в XV веке местным феодалом и благотворителем Стратфорда сэром Хью Клоптоном (1440—1496). Эта солидная конструкция с четырнадцатью арками, заменившая шаткий полуразрушенный деревянный мост, стала не только способом связи городка с «большим» миром, и особенно со столицей, но и символом новых горизонтов и перспектив, ожидающих амбициозных уроженцев Стратфорда на противоположной стороне реки. Сам Клоптон подал согражданам пример карьерного взлета, в 1491 году получив пост лорд-мэра Лондона. Возможно, не без оглядки на этого легендарного выходца из Стратфорда, по Клоптонскому мосту в столицу отправились многие земляки Шекспира, в частности его соученик Ричард Филд, с которым судьба еще сведет будущего драматурга в Лондоне, а также сам Уильям и его братья — Гилберт, занявшийся торговлей, и Эдмунд, ставший актером. Этот же мост станет частью последнего пути Шекспира: по нему он вернется на родину, чтобы больше ее не покидать до самой смерти.

Хотя символическое толкование географических локаций едва ли можно назвать серьезным биографическим подспорьем для шекспироведа, трудно удержаться от искушения найти в самой топонимике родных мест Шекспира намеки на особое «энергетическое» богатство долин Уорикшира, взрастивших столь великого поэта. Так сложилось, что в названиях, с детства окружавших Шекспира, зашифрована идея движения, перемещения: слово straat в переводе с древнеанглийского означало «улица», а также «дорога»; второй корень, ford, имел значение «брод, переход», avori же просто кельтское слово для обозначения реки. И в топографии (река, мост, дорога), и в топонимике (дорога, река, переправа) родных Шекспиру мест сошлись воедино несколько мотивов движения, породив динамический импульс, воспринятый самым знаменитым и одаренным уроженцем этих мест. Останься Шекспир нечувствителен к этому намеченному самим ландшафтом вектору, проживи он свою жизнь, подобно многим своим землякам, в полусонном городишке, в окружении родственников, приятелей и соседей, мы вряд ли читали бы когда-нибудь трагические и возвышенные страницы «Гамлета» или «Короля Лира». А родись Шекспир в Лондоне, эти страницы могли быть отмечены большим лоском и мастерством, но лишились бы части пронзительной силы и искреннего чувства, составляющих неотъемлемую часть шекспировской поэтической магии.

Фамилия «Шекспир», в нашем сознании принадлежащая одному-единственному человеку, в средневековой Англии была скорее распространенной, чем редкой. Помимо привычного нам «академического» написания «Шекспир» (Shakespeare), английские словари насчитывают десятки вариантов, нередко относившихся к одним и тем же людям. Один из биографов Шекспира, Э.К. Чэмберс, обнаружил целых восемьдесят три версии этой фамилии. В XV—XVI веках правописание в английском языке только проходило процесс унификации, постепенно освобождаясь от влияния нормандского и французского языков, а в начертании имен собственных и вовсе трудно было ожидать какого-то единообразия. Тем не менее в приходских хрониках Уорикшира, начиная с середины XIII века, можно периодически встретить упоминание об однофамильцах Шекспира или его пращурах, будь они «Шаксберы» или «Шейкстафы». Дед Шекспира по линии отца, Ричард Шекспир, в записях 1533 года обозначен как Shakstaff, а в 1541 году именуется в документах уже Shakeschafte. Его сын Джон подписывался двенадцатью разными вариантами своей фамилии.

Ричард Шекспир (1490—1561), первая более-менее отчетливая фигура в шекспировской семейной истории, появляется в поле зрения биографов в 1525 году, когда поселяется в качестве арендатора на землях мелкопоместного дворянина Роберта Ардена (?—1556), деда Шекспира с материнской стороны. О самом Ричарде известно немного — он прожил жизнь честного фермера, вырастил по меньшей мере двоих детей и умер за три года до рождения Уильяма, оставив своим сыновьям неплохое по меркам того времени наследство, которым Джон (старший) и Генри (младший) распорядились по-разному. Генри был «паршивой овцой» в почтенной и трудолюбивой семье. Большинство упоминаний о дяде Шекспира в церковных и судебных записях касаются наложенных на него многочисленных штрафов и вызовов в суд, как минимум один из которых закончился для дебошира тюремным сроком. Подобные вещи нельзя утверждать с уверенностью, особенно в случае с Шекспиром, но нам трудно удержаться от предположения, что этот мятежный и беспокойный характер впоследствии послужил драматургу источником вдохновения для создания некоторых его персонажей.

Джон Шекспир (1531—1601) был, вероятно, не менее энергичным и деятельным человеком, чем его брат-бунтарь, но его энергия была направлена в иное русло. Отец Шекспира был амбициозным и предприимчивым человеком. Покинув отцовскую ферму, он направился в Стратфорд, находившийся в трех милях от Сниттерфилда, и поступил в ученики к кожевеннику (и по совместительству перчаточнику). Пройдя обучение по ускоренной программе (возможно, благодаря дружеским связям и деловым знакомствам), Джон довольно быстро обзавелся своим предприятием и, вероятно, собственным жильем, что говорит о быстром финансовом подъеме бывшего фермера. Одна из первых записей о нем в Стратфордских анналах свидетельствует о наложенном на него штрафе «за оставление кучи мусора» перед домом (в нарушение требования складывать бытовые отходы в общую свалку). Денежное наказание было назначено Джону Шекспиру как владельцу недвижимости на Хенли-стрит — того самого дома, который в настоящее время является одной из остановок в паломническом маршруте для туристов, то есть «родового гнезда» самого Шекспира. Едва ли ученик перчаточника мог позволить себе собственный дом, так что в 1552 году, в котором была сделана запись о назначении штрафа, Джон Шекспир уже был процветающим предпринимателем. Не менее стремительно развивалась и его карьера в местном самоуправлении. Через три года после приезда в Стратфорд он получает должность «контролера пива», которую обычно доверяли только самым респектабельным и честным горожанам. Впоследствии Джон также исполнял — в разное время — должности констебля, казначея, олдермена, бейлифа и мирового судьи — все они подразумевали высокий статус кандидата и его незапятнанную репутацию у горожан.

Со своей будущей женой, Мэри, Джон Шекспир был знаком, вероятнее всего, с ранней юности. Она была младшей из восьми дочерей Роберта Ардена, у которого отец Джона арендовал ферму, и принесла мужу неплохое приданое, включавшее усадьбу в Уилмкоте и немалый земельный надел. Мэри происходила из обедневшего дворянства, и сам факт женитьбы показывает, что Джон Шекспир занимал очень высокое положение в Стратфорде, еще более укрепившееся посредством брака. Возможно, родовитое происхождение жены подпитывало амбиции самого Джона, загоревшегося идеей получить дворянский титул. В любом случае, эти факты противоречат ошибочному, хотя и живучему представлению об Уильяме Шекспире как о неотесанном мужлане, выходце из среды мелких ремесленников и крестьян. Будучи сыном мелкопоместной дворянки и, говоря современным языком, предпринимателя и общественного деятеля, Шекспир, вероятно, видел в детстве что-то еще, кроме чанов с замоченными шкурами и сумрачных сводов отцовской лавки, как это любят изображать антистратфордианцы2.

Запись о дате бракосочетания Джона Шекспира и Мэри Арден не сохранилась, но большинство историков склонны относить это событие к 1557 году. Из приходских архивов известно, что в 1558 году молодая чета обрела и вскоре потеряла своего первого ребенка — дочь, названную Джоанной. Младенческая смертность в те годы была столь велика, что это печальное событие едва ли могло считаться исключительным и повторилось в семье Шекспиров как минимум еще один раз — в 1563 году, когда умерла вторая дочь Уильяма и Мэри, четырехмесячная Маргарет. В тот год в Уорикшир пришла чума, которая свирепствовала еще несколько месяцев, и можно представить себе тревогу и опасения четы Шекспиров, у которых в апреле 1564 года родился третий ребенок — сын Уильям. Возможно, временный переезд Мэри с малышом за город сыграл свою роль, или эпидемия пошла на спад, но всем почитателям творчества Шекспира в глубине души импонирует мысль, что рука Провидения спасла маленького Уилла от ранней смерти, приготовив ему куда более завидную и удивительную участь.

Существует своего рода биографическая легенда, касающаяся точной даты рождения Шекспира. В архивах церкви Святой Троицы, где крестили и отпевали почти всех Шекспиров в XVI веке, есть запись о крещении Уильяма, сына Джона, и она датируется 26 апреля. По традиции, ребенка крестили в первые три дня жизни, но это правило не всегда соблюдалось буквально, так что у биографов был выбор как минимум из трех дат, в которые Уильям мог появиться на свет — 23, 24 и 25 апреля. Предпочтение было оказано 23-му числу как наиболее вероятному и, кроме того, наделенному определенным символизмом. В этот день чествуют святого Георгия, покровителя Англии, и этот праздник органично вписывается в представление о шекспировском гении как квинтэссенции всего английского, как о наиболее яркой манифестации английского духа. Этот безобидный биографический подлог, или скорее допущение — со временем приобрел статус официальной версии.

В 1565 году удача улыбнулась чете Шекспиров — чума пощадила и младенца, и родителей, а Джон получил очередное повышение — должность олдермена (через два года он станет еще и бейлифом). Это вершина его общественной и политической карьеры, и она отражает его безупречную на тот момент репутацию. В Англии XVI века бейлифы выполняли очень разнообразный набор функций в рамках самоуправления и были наделены значительной властью. Они вели переговоры с местными феодалами, выполняли работу мировых судей, инспектировали базары по четвергам и ярмарки, устанавливали цены на ряд продуктов, таких как зерно и пиво, и контролировали процесс их производства и реализации.

Джон Шекспир, как бейлиф, также следил за выделением из городской казны средств на разные общественные нужды, в том числе и на оплату представлений, разыгранных гастролировавшими в Стратфорде театральными труппами. Именно по его приказу и за его подписью в 1569 году были выделены средства для уплаты за пьесу «Комедиантам королевы» (не самой блестящей труппе своего времени; они были отлучены от двора по причине вопиющей бездарности). По традиции, семья бейлифа присутствовала на представлении, поэтому есть все основания предполагать, что Шекспир смог познакомиться с завораживающим миром лицедейства задолго до своего переезда в Лондон. С 1569 по 1587 год в Стратфорде состоялось двадцать четыре выступления различных театральных коллективов, и трудно поверить, чтобы сын крупного городского чиновника не попал ни на одно из них. Хотя Лондон от Стратфорда отделяло полторы сотни километров, столичный театральный «бум» докатывался и до тихого провинциального городка. Приезжавшие гастролеры давали представления в тавернах или на постоялых дворах3, но могли выступать и в здании городской администрации, прямо над помещением, где шли уроки для школьников «среднего звена». Собственная труппа появилась в родном городе Шекспира только в 1583 году. Один из ее участников, Дэвид Джонс, был женат вторым браком на кузине жены Шекспира, так что приходился ему если не родственником, то свояком, и мог познакомить будущего драматурга с «изнанкой» своей непростой, но увлекательной профессии.

До жителей Стратфорда не могли не дойти отблески того великолепия, с которым проводились представления в честь визита королевы Елизаветы в Кенилворт, поместье ее фаворита Роберта Дадли, в 1574 году. Празднества длились более двух недель, с 9 по 27 июля. Театрализованная часть программы была придумана и воплощена в жизнь плеядой придворных поэтов и музыкантов, самым известным из которых был Джордж Гэскойн4. Кенилворт находился всего в 12 милях от Стратфорда, и многие земляки юного Уильяма преодолевали это расстояние пешком, чтобы полюбоваться блеском и пышностью королевских увеселений. Едва ли мальчики школьного возраста, у которых в июле еще шли занятия, допускались до посещения праздника, но отголоски этого знаменательного события не могли не звучать на улицах и площадях провинциального городка, в беседах покупателей в лавке Шекспира-старшего, в разговорах на школьной перемене. Возможно, эти моменты соприкосновения с миром театра предопределили впоследствии выбор жизненного пути не только Уильяма, но и последовавшего за ним в Лондон младшего брата Эдмунда, чья актерская карьера прервалась в самом начале по причине ранней смерти.

Однако в 70-х годах лондонская богема и театральные подмостки могут пока являться Уильяму разве что в грезах. Повседневная жизнь английского школьника второй половины XVI века состоит из унылой рутины, монотонной зубрежки и страха наказания. Грамматическая школа, которую посещали ровесники Шекспира по всей Англии, была второй ступенью школьного обучения и следовала за школой для малышей (petty school), выполнявшей функцию подготовительных курсов. В возрасте от семи до девяти лет, уже владея навыками чтения и письма, а также азами катехизиса, дети поступали в грамматическую школу, учеба в которой позволяла претендовать на поступление в университет — этап, которого в жизни Шекспира, без всякого сомнения, не было. Отец забрал его из школы после 1576 года, вероятнее всего, потому, что его финансовое благосостояние и общественное положение ухудшились к этому моменту, и Джону Шекспиру была нужна помощь старшего сына. В семье на тот момент было еще пятеро детей — Гилберт, Джоанна (вторая, более удачливая, чем ее предшественница, так как ей были отведены долгие по тем меркам семьдесят семь лет), Анна, Ричард и Эдмунд.

Антистратфордианцы часто делают акцент на скудости полученного Шекспиром образования, полагая, что знаний, приобретенных будущим драматургом за неполный курс грамматической школы, не могло бы хватить для сочинения столь глубоких и блестящих, «фонтанирующих» разносторонней эрудицией пьес. Следует, однако, учитывать, что для представителя своей среды Шекспир получил весьма добротное образование, в рамках которого, вероятнее всего, зазубрил азы латинской грамматики и с разной степенью глубины проштудировал ряд произведений классических авторов, от Плавта до Овидия.

Обучение в грамматической школе могло длиться от трех до восьми лет, в зависимости от местности, программы и элементарного наличия учителей, так что Уильям потерял всего пару лет школьного курса, и то — лишь гипотетически. Есть мнение, что отец забрал Уильяма из школы только в 1579 году, когда финансовые трудности в семье достигли своего апофеоза. В таком случае будущему драматургу удалось освоить почти все предписанную программу.

Доводы антистратфордианцев нередко отсылают к эпитафии Шекспиру, написанной Беном Джонсоном для Первого фолио 1623 года. Крупнейший драматург, поэт и критик своей эпохи, а также соперник Шекспира, Бен Джонсон сокрушался, что его великий современник знал «мало латыни и еще меньше греческого». Это неискреннее сетование едва ли имеет под собой какие-то основания, кроме субъективной оценки самого Джонсона. Шекспир, со всей очевидностью, провел в грамматической школе не менее шести лет, которые были посвящены преимущественно зубрежке латыни. Учебная программа того периода не подразумевала изучения других дисциплин, таких как математика или естествознание, сосредоточиваясь исключительно на преподавании языка Горация и Вергилия, так что единственное, что Шекспир и мог вынести из своих школьных штудий, — это знание латыни и текстов классических авторов. Что касается университета, то из двадцати четырех детей, родившихся в Стратфорде в тот же год, что и Шекспир, до этой высшей ступени добрался лишь один, так что образование Шекспира было вполне достаточным, по меркам его времени. Примечательно, что Бен Джонсон сам не учился в университете, но довольствовался знаниями, полученными в Вестминстерской школе. В каком-то смысле университетом Джонсона и Шекспира была сама жизнь, которая в елизаветинскую эпоху изобиловала поучительными сюжетами и запоминающимися, подчас жестокими уроками. Один из таких уроков (на тему переменчивости фортуны и непостоянства успеха) Уильяму пришлось выучить еще в отрочестве, когда карьера его отца резко пошла на спад.

Когда удача перестала улыбаться Джону Шекспиру, для всей семьи наступила непростая пора. В архивах Стратфорда можно найти записи о разного рода штрафах, вызовах Джона в суд, проигранных им делах и прочих неприятностях, посыпавшихся на его голову после 1570 года. К концу 70-х годов финансовое положение Шекспиров настолько ухудшилось, что была заложена усадьба и все земли, полученные Мэри Арден в качестве приданого. В довершение всех бед, в 1579 году умерла младшая сестра Уильяма Анна, которой едва исполнилось восемь лет.

Мы не знаем, как именно помогал будущий драматург своим родителям, но ему, вероятно, приходилось работать в отцовской лавке и облегчать труд матери, которая была уже немолода и успела дать жизнь восьмерым детям, троих из которых похоронила5. В годы процветания Джон успел приобрести еще два дома в Стратфорде, но их пришлось продать, когда наступили тяжелые времена. Семейство Шекспиров было вынуждено ограничиться жилищем, которое было когда-то достаточным и даже роскошным для молодой четы и их первенца, но для пожилых родителей и пятерых взрослеющих отпрысков стало тесновато (вообще-то многие их современники жили в куда худших условиях, но Шекспиры уже успели вкусить комфорта, даруемого высоким достатком). Возможно, Уильяма как самого старшего — давно уже юношу, а не подростка — эта ситуация особенно тяготила.

Искал ли он в объятиях Энн Хэтуэй, уже не юной и, возможно, искушенной во многих житейских вопросах женщины, возможности самоутвердиться или забвения и отдыха от столь рано обременивших его взрослых забот или же его влекла к ней естественная в его возрасте чувственность, угадать сложно, да и незачем. Факты говорят сами за себя: в 1582 году, когда была зарегистрирована помолвка Уильяма Шекспира и Энн Хэтуэй, невеста уже носила под сердцем плод их страсти (довольно распространенное явление в елизаветинскую эпоху; по крайней мере, куда менее редкое, чем восемнадцатилетний жених). Наличие свидетелей помолвки было призвано доказать сомневающимся добрую волю молодого Шекспира, получающего в супруги женщину, превосходящую его возрастом (Анна была на восемь лет старше своего жениха), но не богатством или статусом. Невеста была из зажиточной семьи, но находилась на момент помолвки в незавидном положении: ее мать умерла, оставив на попечение мужа пятерых детей, и во втором браке ее отца появилось то же количество наследников. Когда судьба свела Анну с Уильямом, Ричарда Хэтуэя уже не было в живых, а его состоянием распоряжалась вторая жена, так что на большое приданое Анне рассчитывать не приходилось. В свои двадцать семь лет она давно уже считалась, по тогдашним представлениям, старой девой и, вероятно, успела пресытиться уходом за многочисленными братьями и сестрами, как и попреками мачехи, так что обретение собственного угла и статуса замужней женщины могло казаться ей очень заманчивой перспективой.

Едва ли для Уильяма это брак выглядел столь же привлекательным. Он был молод, интересен противоположному полу, достаточно образован и не вкусил еще тех радостей, которые может обещать жизнь любознательному и чувственному юноше. Затянувшиеся трудности в родительской семье могли подталкивать его к поиску новых путей, не в последнюю очередь связанных с переездом в столицу или открытием собственного дела (можно предположить, что восемнадцатилетний Уильям уже задумывался и о театральном поприще). Его могли манить военная служба, путешествия, получение ученой степени — но брак, особенно с учетом уже заявившего о себе плода быстротечного романа, неизбежно должен был положить конец всем его чаяниям и устремлениям и мог навсегда привязать его к Стратфорду. Нельзя забывать и о том, что у Шекспира не было даже перспективы приобретения собственного жилья, так что ему пришлось привести супругу в родительский дом, в котором и без этого прибавления было очень тесно. Поэтому в ноябре 1582 года Уильям, скорее всего, стоял в церкви смущенный или угрюмый, испытывая не обычное для жениха радостное предвкушение, а, вероятно, запоздалое раскаяние или растерянность. Есть предположение, что свидетели помолвки — возможно, друзья покойного отца Анны — должны были удостовериться, что молодой человек не передумает в последний момент и не оставит женщину в затруднительном положении.

Однако нет особых оснований полагать, что это был нетипичный для своего времени брак и что обе стороны были в нем как-то особенно несчастны. Хотя в «Ромео и Джульетте» Шекспир воспевает любовь, осененную узами пусть и поспешного, но законного союза, в реальной жизни браки чаще заключались на основе взаимной выгоды, касавшейся даже не самих жениха и невесты, а их семей. Взаимная симпатия будущих супругов была приятным, но не обязательным и не всегда решающим фактором при вступлении в брак. Чаще всего чувства приходили со временем, как результат долгосрочной привычки и совместного преодоления многочисленных трудностей, без которых едва ли обходилась жизнь рядового англичанина в XVI веке. Хотя Энтони Берджесс, отступая от принципов научной биографии и возвращаясь к более привычной роли романиста, много фантазирует о причинах, обстоятельствах и последствиях женитьбы Шекспира на Энн Хэтуэй, едва ли можно считать, что это событие радикально изменило судьбу будущего драматурга. В Лондон его влекло не только и не столько стремление вырваться из удушающей атмосферы многочисленного и неуклонно растущего семейства (через три года после свадьбы Уильям был уже отцом двух дочерей и сына), сколько амбиции, присущие мужчинам в этой семье. Не стоит забывать о быстрой, хоть и внезапно прервавшейся карьере его отца, о переезде в Лондон младших братьев, устремившихся по стопам уже прославившегося Уильяма.

Возможно, были и другие обстоятельства, спровоцировавшие скоропалительный отъезд будущего драматурга из Стратфорда. На протяжении двух столетий частью шекспировского биографического «канона» была история об олене, подстреленном будущим драматургом в угодьях местного феодала, и последующем бегстве Уилла от правосудия (или изгнании из родных мест). От браконьерства Шекспира якобы пострадал сэр Томас Льюси (1532—1600), чье имение Чарлкот-парк находилось недалеко от Стратфорда. Этот сомнительный эпизод из жизни Шекспира описал его первый биограф, а также издатель и комментатор его произведений Николас Роу (1674—1718). Его последователям история противостояния дерзкого юнца и спесивого провинциального аристократа показалась убедительной и правдоподобной, а главное — интригующей; она вносила новые оттенки в скудную на подробности картину молодых лет драматурга. Согласно версии Роу6, Шекспир неоднократно вторгался в частные угодья сэра Льюси — то ли ради изобильной дичи, водившейся в заповеднике вокруг Чарлкота, то ли из чистого азарта, а возможно, и ради свиданий с дочерью лесничего (которые выдумали богатые на фантазию шекспироведы следующих поколений). По легенде, нарушитель даже подвергся наказанию в форме порки (хотя по законам елизаветинского времени за подобные проступки полагался штраф в размере, троекратно восполняющем причиненный ущерб, или заключение под арест на три месяца) и отомстил обидчику в присущем ему духе, написав язвительную балладу. Более дотошные исследователи усматривают портрет самого сэра Льюси в персонаже по имени Шэллоу из комедии «Виндзорские насмешницы»7 В первой же сцене пьесы судья Шеллоу озвучивает свои претензии к Фальстафу:

Шеллоу

Рыцарь, Вы побили моих слуг, подстрелили моего оленя и ворвались в дом моего лесничего.

Фальстаф

А дочку вашего лесничего я не поцеловал?8

В обвинениях Шеллоу можно услышать — при желании — отголоски воспоминаний самого Шекспира о его буйной юности, поскольку здесь есть и браконьерство, и дочка лесничего, и угроза расплаты, однако в образе Фальстафа — пьяницы, хвастуна и труса — нет ничего автобиографического, так что параллель с жизнью автора будет здесь очень надуманной. Да и образ судьи Шеллоу является скорее собирательным и соединяет в себе как черты известных личностей своего времени, так и пороки своего сословия и профессии. «Виндзорские насмешницы» — единственная комедия Шекспира, в которой действие происходит в елизаветинскую, то есть современную Шекспиру, эпоху, и зрители того времени наверняка могли узнать в персонажах комедии своих современников, послуживших прототипами.

Сэр Льюси действительно был крупным землевладельцем и мировым судьей. Более того, этот человек был косвенно причастен к бедам, постигшим семейство Арденов, к которому принадлежала мать Шекспира. Ее дальний родственник, Эдвард Арден, тайно исповедовал католицизм и был ложно обвинен в государственной измене и организации заговора против королевы, подвергнут пыткам и казнен. Обыски в помещениях, принадлежавших Арденам, производил именно сэр Томас Льюси — ревностный поборник протестантской веры и преданный сторонник королевы Елизаветы. Кроме того, сэр Льюси в качестве судьи подписал два документа, взыскивающих с Джона Шекспира штрафы за уклонение от посещения церкви.

Тем не менее в одной из пьес Шекспира — первой части «Генриха VI» — фигурирует герой по имени Уильям Льюси, отважный полководец, сторонник дома Йорков. Прототипом этого персонажа был предок «гонителя» Шекспира сэр Уильям (1398—1466), шериф Уорикшира. Уважительное изображение этого исторического деятеля, представленного пламенным патриотом и бесстрашным защитником родины, позволяет предполагать, что Шекспир все же не держал обиды на семейство Льюси. Да и в те годы, когда у Шекспира было время и возможности браконьерствовать в окрестностях Уорикшира, заповедника вокруг Чарлкот-парка еще не существовало.

Сохранившиеся отрывки баллады, высмеивающей пороки сэра Томаса и ветреность его жены, не обладают стилистическим сходством с произведениями Шекспира и потому не позволяют идентифицировать ее как сочинение драматурга. Вероятнее всего, «криминального» эпизода с браконьерством и постыдной поркой в жизни Шекспира все же не было либо в его основе лежало некое событие, искаженное ранними биографами Шекспира до неузнаваемости.

Примечания

1. «Городок, не лишенный элегантности».

2. Сторонники теории утверждают, что произведения, известные нам как шекспировские, были написаны другим, более родовитым и образованным человеком — лондонским аристократом или, по крайней мере, ученым (кандидатуры варьируются). Одна из антистратфордианских версий рассматривает человека по имени Уильям Шекспир как «ширму» для «подлинного» автора; другая вообще отрицает существование такого биографического лица, как Шекспир.

3. Распространенная среди английских трупп этого периода практика, сошедшая на нет после появления стационарных театров. Самыми популярными площадками в Стратфорде были постоялые дворы «Медведь» и «Лебедь». Собственный театр появился на родине Шекспира только в XVIII веке, и то в виде временной постройки для празднования юбилея Барда.

4. Джордж Гэскойн (1535—1577) — представитель раннего английского Возрождения, один из первых поэтов елизаветинского периода.

5. Последнего — Эдмунда — она родила в сорок три года.

6. Николас Роу полагался на текст архиепископа Ричарда Дэвиса, священника из Глостершира, увлекавшегося историей родного края. Дэвис не был биографом Шекспира, но приводит несколько эпизодов из его жизни, чаще всего непроверенных или просто анекдотических.

7. Основанием для такого отождествления служит звучащий в комедии каламбур, построенный на омонимии родового имени сэра Томаса — Льюси (Lucy) и слов «вшивый» (lousy) и «щуки» (luces). В устах другого персонажа комедии, пастора Эванса — валлийца, — двенадцать серебряных щук (the dozen white luces) на гербе судьи Шэллоу превращаются в двенадцать вшей (the dozen white louses). На гербе семейства Льюси действительно были изображены щуки, правда, три, а не двенадцать, как у Джона Дадли, первого графа Нортумберленда. Щуки в разных количествах встречались на гербах многих семейств и даже профессиональных гильдий (например, торговцев рыбой). Те же символы присутствовали на геральдическом знаке судьи Уильяма Гардинера, с которым у Шекспира был конфликт по поводу закрытия театра «Лебедь». Гардинер угрожал Шекспиру арестом и вообще был известен своей предвзятостью и продажностью, кроме того, он был женат на женщине по имени Фрэнсис Льюси. Этот пример показывает, какой зыбкой может оказаться теория, построенная на одной-двух деталях, однако в шекспироведении подобный подход к фактам нередко преобладает.

8. Пер. С. Маршака и М. Морозова.