Разделы
Brutus, a, um — тупица, дурак, лишенный разума (лат.).
История Древнего Рима знает двух легендарных Брутов.
Луций Юний Брут, или Брут Старший — основатель и один из двух первых консулов Римской республики, сверг последнего римского царя Тарквиния Гордого. Тарквиний приходился ему дядей, но умертвил его отца и старшего брата. По преданию, дабы вернее осуществить свой замысел, Луций Юний притворялся человеком скромного ума, почему и получил прозвище «Брут» — дурак.
В легендах о происхождении римской республики Брут Старший — человек огромного самообладания и непреклонной воли. Он требует от сената и народа Рима клятву, что царская власть не будет восстановлена и получает ее. Оба его сына и брат его жены участвовали в заговоре против республики — они осуждены, и Брут присутствует при их казни, почти ничем не выдавая, что чувствует.
В дар Дельфийскому оракулу молодой Луций Юний приносит дорожную палку, сделанную из рога, но с золотой сердцевиной внутри. Это должно означать высокие помыслы, скрытые под жалкой оболочкой.
Луций Юний Брут погибает в битве с этрусками, которых ведет на Рим бывший царь, изгнанный Тарквиний, и оплакан всем народом Рима1.
Другой Брут — предполагаемый потомок Луция Юния, Марк — известнейший из убийц Цезаря. Поводом для заговора против Юлия Цезаря было обвинение в намерении провозгласить себя царем — нарушение того закона, который ввел Брут Старший.
Оба Брута — и легендарный предок, и потомок — упоминаются в пьесах Шекспира.
В хронике «Генрих V» наследник французского престола пренебрежительно отзывается о молодом английском короле — известно, каким тот был беспутным юношей, безразличным к делам государства, вряд ли теперь, объявив войну Франции, он способен представлять для нее серьезную угрозу. Но никто иной, как коннетабль Франции возмущенно опровергает это поверхностное мнение:
«Тише, принц дофин!
(акт 2, сцена 4)
Главного героя второй тетралогии своих исторических хроник, короля Генриха V, Шекспир здесь сравнивает с Луцием Юнием Брутом, древнеримским республиканцем.
Марк Брут, во-первых, — главный герой трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», написанной после «Генриха V». Из всех заговорщиков Брут — самый благородный человек, не в смысле происхождения, но в смысле чистоты помышлений. Он единственный, кем движет не зависть к Цезарю, но стремление защитить общее благо, на которое посягает амбициозный Цезарь. Достоинства Брута признает даже его победивший противник Марк Антоний, отзываясь о нем как о настоящем человеке.
В речах Брута мелькает сравнение заговорщиков с актерами:
«Друзья, имейте свежий вид, веселый.
(Пер. И.Б. Мандельштама, акт 2, сцена 1).
Брут у Шекспира очень принципиален, он исключительно щепетилен в вопросах добродетели, не позволяя ни малейшего отклонения ни себе, ни другим. Он не испытывает личной неприязни к Цезарю и мучается как тем, что должен стать его убийцей, так и тем, что, участвуя в заговоре, по-прежнему называется другом Цезаря. И, однако, такой цельный, сильный, привлекательный человек оказался использован менее привлекательным Кассием в целях устранения Цезаря — устранения не столько за дело, сколько по подозрению в намерениях и из зависти к достигнутому Цезарем высокому положению. Заметим: при всей твердости духа, Марк Брут не чужд размышлениям и самопроверке. Вначале он испытывает сомнения, примкнуть ли ему к заговорщикам — ему нужен стимул извне, чтобы принять решение. В такой стимул Кассий превращает ссылку на авторитет Луция Юния Брута. Имя предка, Брута Старшего должно призвать к действию Марка Брута, его потомка — подобным же образом призрак отца Гамлета будет призывать к действию его сына. С той разницей, что это действительно будет призрак убитого и оскорбленного отца, а не письма, подброшенные Бруту по наущению Кассия, действующего для своих целей более, нежели для общего блага.
Такой образ Марка Брута у Шекспира основывается на биографии этого деятеля у Плутарха, который пишет: «Древний Брут и от природы нравом обладал твердым, как закаленный меч, и нимало не смягчил его изучением наук, так что ярость против тиранов довела его до убийства родных сыновей, тогда как тот Брут, о котором идет речь в нашей книге, усовершенствовал свой нрав тщательным воспитанием и философскими занятиями и с природными своими качествами — степенностью и сдержанностью — сумел сочетать благоприобретенное стремление к практической деятельности, приготовив наилучшую почву для восприятия всего истинно прекрасного»2.
Но, во-вторых, Марк Брут упоминается непосредственно в трагедии о принце Датском, в разговоре Гамлета с Полонием перед представлением пьесы «Убийство Гонзаго», она же — «Мышеловка».
«Милорд, вы играли на сцене в бытность свою в университете, не правда ли? (...) Кого же вы играли?
Можно читать как намек на будущие события. Полоний «сыграет» Клавдия, спрятавшись в покоях королевы, и Гамлет, думая, что убивает Клавдия, убьет Полония. Гамлет, борец со злом, «сыграет» Марка Брута.
Автор французской новеллы о Гамлете Франсуа де Бельфоре сравнил своего героя с Брутом, но с Луцием Юнием Брутом. Мотив дубинок с золотой сердцевиной из истории Брута Старшего присутствует также в истории Гамлета и у Саксона Грамматика, и у де Бельфоре: после того, как спутники-враги принца (будущие Розенкранц и Гильденстерн) были казнены королем Англии, принц изобразил возмущение, так что король дал ему за их жизни выкуп золотом. Это золото принц велел залить в две выдолбленные трости, вернулся с ними в Данию и на вопрос, куда подевались сопровождавшие его лица, отвечал, показывая трости: оба здесь. Конечно, такой ответ воспринимали как очередное свидетельство сумасшествия, но по существу это была правда.
Любопытная подробность: исландское слово Amlóði, от которого произошло в конце концов имя Hamlet «в современной Исландии... используется метафорически, означая «дурак», «слабоумный» и т. п.»3. То есть имя «Гамлет» и прозвище «Брут» значат одно и то же.
Шекспир сравнение Гамлета с Брутом оставил, но «Брута заменил»: предка на потомка, решительного на сомневающегося. А с решительным Брутом сравнил короля Генриха V
Но самое интересное, что между этими двумя шекспировскими персонажами — королем Генрихом V и принцем Гамлетом — можно без усилий почувствовать преемственность и связь, подобные тем, которые заявлены в историческом предании между двумя Брутами-родственниками.
Король Гамлет, каким он предстает в воспоминаниях, и даже фигура Призрака, посещающего королевство, погрузившееся в ночь, во многом напоминают короля Генриха V, каким тот изображен в шекспировских хрониках. Отпустив на волю воображение, можно даже рассматривать шекспировского «настоящего короля» Генриха V как прижизненный портрет того, кого мы знаем как «Тень отца». В источниках сюжета «Гамлета» рассказана история отца героя, но там этот персонаж носил другое имя: короля Ютландии, убитого братом, звали Хорвендил. А у Шекспира имена отца и сына совпадают, как совпадали они у деда, сына и внука Генрихов Ланкастеров. Как и Генрих V, Гамлет-старший — король-воин, чьи завоевания усилили и прославили его королевство, во всем соответствующий своему званию; король — гордость подданных, которого, тем не менее, его слава и признанные совершенства не спасли от нелепой гибели и даже скорее приблизили ее. Рыцарской горячностью, которую описывает Горацио, король Гамлет также напоминает поверженного соперника и тезку Генриха V, Гарри Хотспера. Но король Гамлет победил в единоборстве короля норвежцев подобно тому, как принц Гарри победил Хотспера. Этот эпизод, а также упоминание Призрака о каких-то совершенных при жизни преступлениях (crimes done in my days of nature) указывают, что король Гамлет применял жестокие меры для пользы страны, а равно во имя чести. Однако он поступал так в соответствии с требованиями королевского сана. Можно сказать, что и Генриху V, и королю Гамлету подходят латы не только как одеяние воина, но и как образ нравственной несвободы правителя. Подобно Генриху V, король Гамлет-отец умер внезапно на высокой волне славы, и в обоих случаях успешное правление сменилось эпохой бедствий; примечательно, что в цикле хроник о Генрихе VI воспоминание о его отце то и дело возникает, как «призрак» великого прошлого.
Еще одна параллель. В «Гамлете» датчане ждут, что норвежцы попытаются вернуть земли, завоеванные королем Гамлетом, и солдат Бернардо, который не знает ничего о преступлении Клавдия, но видит, что в стране дело неладно, возлагает всю вину за тяжелые времена на умершего:
«Зловещий призрак, схожий с королем,
Но впоследствии оказывается, что норвежская опасность легко устранима, а настоящий враг страны — внутренний.
Примерно та же ситуация в хрониках о «Генрихе VI»: англичане потеряли завоевания во Франции, но как главная причина и этой, и других бед показано ослабление королевства из-за внутренней борьбы за власть. (Впрочем, те современные исследователи-историки, кто обращает внимание на отрицательные последствия завоевательной политики Генриха V для самой Англии, могли бы повторить о короле-воителе слова Бернардо о Гамлете-старшем).
Создается впечатление, что принц Гамлет — достойный наследник двух шекспировских королей: и своего отца, и Генриха V. Отец — король-воин, сын — мыслитель. Снова тема зеркала: портрет дополнен его противоположностью. Воин и философ, решительность и раздумье, действие и мысль — вместе они одно целое.
Наконец, разделение между ними условно, ведь мышление — это тоже действие, и самое главное. О Кассии, архитекторе всего заговора, Юлий Цезарь у Шекспира говорит: «Он много думает, такой опасен». (Пер. М. Зенкевича)
Но если литературный образ Генриха V можно принять за портрет отца Гамлета при жизни, то о шекспировском литературном образе его сына, Генриха VI, не скажешь так просто: «вот другой Гамлет». Все же его необходимо упомянуть, так как без него сравнение Гамлета и Генриха V не будет полным. Известно, что исторический Генрих VI страдал наследственной душевной болезнью. У Шекспира он изображен королем, всецело отдавшимся делам религии и слишком поздно вспомнившим о делах правления. Это неподходящий садовник, но по другой причине, чем Ричард II: шекспировский Генрих VI не может рубить головы сорнякам из-за того, что слишком любит все растения в своем саду и равно дорожит чудом жизни каждого из них. Он искренне желает добра и осуждает зло, он склонен и способен к размышлению, он тоже «дурачок», который на самом деле превосходит свое окружение — не в умственном отношении, а в нравственном. Но Генрих VI лишен и отцовской воли к действию, и гамлетовского горячего протеста. Если Гамлет сознает сложность своей задачи, но заставляет себя действовать, то Генрих VI слишком легко соглашается самоустраниться от своих прямых обязанностей. Его любовь к добру не сподвигла его бороться против зла. Генриху VI достается роль наблюдателя битвы, от которой зависит будущее и его самого, и его семьи, и королевства. Можно было бы умилиться непритязательности этого человека, который, будучи окружен волками в человечьем обличье, жалеет о том, что он — король, а не деревенский пастух, если бы зрители не знали, что и самый добрый пастух должен уметь защитить стадо от волков.
Литературным «родичем» Генриха VI, как он изображен у Шекспира, может считаться Федор Иоаннович А.К. Толстого. Но А.К. Толстой изобразил царя Федора пытающимся сопротивляться шурину и взять руководство делами страны в свои руки. Попытка оказалась тщетной, но из-за нее в роли царя Федора открылись глубины, позволяющие до некоторой степени сблизить ее с ролью Гамлета.
Сравнение, с одной стороны, шекспировских образов Гамлета и Генриха V, а с другой — его же образа Генриха VI помогает лучше уяснить значение слов «слабость», «сила воли», «решительность». Но при всем этом литературный образ Генриха VI в шекспировском творчестве — предшественник и своего отца, и Гамлета. В одном и том же монологе Генриха VI уже есть и зародыш рассуждений Гамлета о жизни и смерти, и те мысли о власти, которые повторят со сцены более «сильные» короли Генрих IV и Генрих V:
«Ах, если бы Господь послал мне смерть!
(Пер. Е. Бируковой)
Но Генрих VI предается печальному созерцанию с той мыслью, с которой его дед и отец возвращаются к своим обязанностям правителя; Генрих VI покорно ожидает от небес решения своей участи, тогда как Гамлет страдает от того, что не может решить свою судьбу сам.
Нужно отметить, что Генрих VI у Шекспира не пытается изображать не то, что он есть. Он быстро выдает себя, когда ему нужно притвориться для спасения его жизни. Его нельзя назвать «Брутом», скрывающим свою сущность или какой-нибудь свой замысел.
1. Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима / Сост. А.А. Нейхардт. — / Алла Нейхардт. — М.: «Правда», 1987. — С. 561—566.
2. Плутарх. «Сравнительные жизнеописания». / Плутарх из Херонеи. — М.: «Наука», 1994. — С. 889.
3. Зарубежная литература средних веков / сост. Б.И. Пуришев. / Пуришев Б.И. — М.: 1974. — С. 60—68.
[Электронный ресурс] Режим доступа: http://norse.ulver.com/other/saxo/hamlet.html
Два Брута
Вы судите о нем совсем превратно.
Спросите, ваша светлость, у послов,
С каким величьем принял он посланье,
Сколь мудрые советники при нем,
Как он в речах был сдержан, а меж тем,
Как тверд и грозен в царственном решенье, —
И вы поймете: буйство юных дней
Повадкой было римлянина Брута,
Что прикрывал свой ум безумья маской,
Как прикрывает опытный садовник
Навозом корни, что нежней других».
Пусть не сквозит наш умысел во взглядах:
Носить его, как римские актеры,
Должны мы твердо, с бодростью в душе.
Примите же привет мой, все и каждый».
Я играл Юлия Цезаря. Меня убивали в Капитолии. Брут убил меня.
С его стороны было брутально убивать такого капитального теленка».
Который был и есть тех войн виновник».
Что в этом мире, кроме бед и горя! (...)
И не отраднее ли тень куста
Для пастухов, следящих за стадами,
Чем вышитый роскошно балдахин
Для королей, страшащихся измены?
О да, отрадней, во сто раз отрадней!»
Примечания
Предыдущая страница
К оглавлению
Следующая страница