Дж.К. Уолтон. «Макбет»
В трагедии «Макбет», которая, вероятно, была написана последней из четырех великих трагедий, Шекспир дает наиболее полную характеристику индивидуалиста как личности, сознательно и неизменно ставящей то, что выражает ее собственные интересы, выше интересов окружающих людей1. Несколько раньше тема индивидуализма встречается в «Ричарде III». Образ Фальстафа раскрывает комические возможности этой темы. Во всех поздних трагедиях, за исключением «Макбета», эта тема находит свое воплощение во многих второстепенных персонажах, особенно ярко — в образах Эдмунда и Яго. И только в «Макбете» индивидуалисту отведена центральная роль. Антоний, Тимон, Кориолан — все они наделены некоторыми индивидуалистическими чертами; все они порывают со своим окружением; но ни про одного из них нельзя сказать, что основным движущим мотивом его действий является лишь так называемый личный интерес. В конечном счете Антоний любит Клеопатру больше, чем самого себя, так же как и любовь Клеопатры оказывается не эгоцентричной. Когда наступает кризис, Кориолан подчиняет свою волю требованиям матери и семьи. Тимон сторонится людей, но только потому, что друзья надсмеялись над его великодушием и щедростью.
В «Макбете» тема индивидуализма влечет за собой появление противоположной темы — темы интересов общества в целом; здесь Шекспир наиболее открыто решает конфликт между двумя противоположными воззрениями на природу человека. Впервые этот конфликт четко выражен в седьмой сцене первого акта вслед за монологом Макбета, где ему рисуется не только возможное возмездие «суда уже и в этом мире», но и видение добродетелей Дункана, которые
Will plead like angels, trumpet-tongu'd, against
The deep damnation of his taking-off2.(I, 7, 19—20)
Он предвидит, что
...pity, like a naked new-born babe,
Striding the blast, or heaven's cherubin hors'd
Upon the sightless couriers of the air,
Shall blow the horrid deed in every eye,
That tears shall drown the wind3.(I, 7, 21—25)
В конце монолога Макбет говорит, что он не ощущает других побуждений действовать, кроме честолюбия, которому, как он сам понимает, суждено разрушить самое себя:
I have no spur
То prick the sides of my intent, but only
Vaulting ambition, which o'er-leaps itself.
And falls on th' other4.(I, 7, 25—28)
Поэтому он объявляет леди Макбет, которая появляется в этот момент: «Оставим это дело» («We will proceed no further in this business»). Она защищает индивидуалистическую точку зрения, согласно которой Макбет имеет право и даже обязан действовать в соответствии со своими желаниями и отметать в сторону все препятствия, которые мешают их исполнению. И ей удается переубедить мужа. Она спрашивает:
Art thou afeard
То be the same in thine own act and valour
As thou art in desire? Wouldst thou have that
Which thou esteem'st the ornament of life,
And live a coward in thine own esteem..?5(I, 7, 39—43)
Макбет отвечает:
I dare do all that may become a man;
Who dares do more is none6.(I, 7, 45—46)
На что его жена возражает:
What beast was't then
That made you break this enterprise to me?
When you durst do it, then you were a man;
And to be more than what you were, you would
Be so much more the man7.(I, 7, 47—51)
В завершение она напоминает Макбету о данной им прежде клятве убить Дункана. Задав лишь один практический вопрос, — «А вдруг не выйдет?» — Макбет уже больше не задумывается. Он принимает ее точку зрения на то, что значит быть человеком. Он уже «готов на страшный шаг» («this terrible feat»).
Взгляд на человека, выраженный в реплике Макбета: «Я смею все, что смеет человек. И только зверь на большее способен» («I dare do all that may become a man; / Who dares do more is none»), намечен уже в предшествующих сценах и сначала ассоциируется с феодальным обществом, хотя ни в коей мере не ограничивается этой ассоциацией. Одна сторона того, что он считает законным в действиях человека, связана с описанием его героических подвигов, его победоносной борьбы с мятежниками и агрессорами. Эти подвиги совершаются во исполнение феодального долга. Макбет сам подчеркивает это, хотя мы уже знаем, что в его мозгу зреют и другие мысли, когда он отвечает Дункану на благодарность:
The service and the loyalty I owe,
In doing it, pays itself. Your Highness' part
Is to receive our duties; and our duties
Are to your throne and state children and servants,
Which do but what they should by doing everything
Safe toward your love and honour8.(I, 4, 22—27)
Другая сторона макбетовского понимания существа человека раскрывается в реплике леди Макбет, получившей письмо с рассказом о том, что произошло:
Glamis thou art, and Cawdor; and shalt be
What thou art promis'd. Yet do I fear thy nature;
It is too full o' th' milk of human kindness
To catch the nearest way9.(I, 5, 12—15)
Для того чтобы до конца понять, что значит такой образ, как «the milk of human kindness» («молоко человеческой доброты»), мы должны помнить, что слова human (человеческий) и kindness (доброта) в начале XVII века имели более широкое значение, чем то, которым они обладают сейчас. Human (которое обычно писалось humane, как это видно из текста Фолио) могло означать «принадлежащий или относящийся к человеку или человечеству» («belonging or pertaining to a man or mankind»), а также «приличествующий человеку, благожелательный, добрый, добросердечный» («befitting a man, kindly... kind, benevoilent»)10, то есть сочетало значения, которые теперь распределились между словами «человеческий» (human) и «человечный» (humaine). А слово «kindness» могло означать «родство и естественную симпатию, вытекающую из него»11, а не только более ограниченное современное «добросердечие, нежность, любовь». Поэтому оборот «the milk of human kindness» следует понимать как доброту, возникающую из чувства общности с другими людьми12. У Макбета это чувство находит свое наиболее полное выражение в том, что сострадание является ему в образе нагого новорожденного младенца.
Убийство Дункана вызывает в душе Макбета борьбу между двумя противоположными точками зрения на человека: той, согласно которой человек — индивидуалист, защищающий в первую очередь свои собственные интересы, и той, что человек — в первую очередь член общества, обязанный служить интересам соотечественников. Эта борьба вызывает ужасные галлюцинации, жертвой которых становится Макбет Он переживает чувство, которое определяется словами: «Нет ничего, кроме того, чего нет» («nothing is but what is not»; I, 3, 141). Эта же борьба порождает и мучительное раскаяние, которое находит свое самое непосредственное выражение в словах: «Казалось мне, разнесся вопль: «Не спите! Макбет зарезал сон!» («Sleep no more; Macbeth does murder sleep»; II, 2, 35—36). Часто недоумевали, почему Макбет, несмотря на всю свою душевную боль, нигде прямо не говорит, что убийство Дункана было злом. Поэтому некоторые критики, такие, например, как Э.К. Чэмберс, считают, что у Макбета нет совести. Самой общепринятой является точка зрения Кольриджа — Бредли, согласно которой совесть у Макбета есть, но он не подозревает о ее существовании, поскольку она одета в личину страха. Такое толкование не дает, однако, ответа на вопрос, почему его совесть должна прятаться под маской страха. Более правильным представляется объяснение, утверждающее, что у Макбета не одна, а две совести, каждая из которых соответствует одному из противоположных взглядов на человека. В то время как его индивидуалистическая совесть берет верх и не дает ему сказать, что совершенное им есть зло, другая совесть продолжает терзать его вцлоть до сцены пира, во время которой, как мы увидим, индивидуализм одерживает в его душе полную победу.
Макбет, убивая Дункана, действует в соответствии с определенной точкой зрения на человека; это подчеркивается тем, что он совершает это злодеяние, как бы повинуясь чувству долга. Как отмечает Бред-ли, «деяние совершено в страхе и без малейшего стремления к славе или предвкушения ее; можно сказать, что оно совершено так, будто это ужасный долг»13. Создается впечатление, что Макбет в сцене убийства действует не столько из-за стремления к короне, сколько в соответствии с теорией, что он обязан потакать своим желаниям. После того как убийство Дункана обнаружено, он призывает всех присутствующих вооружиться мужеством; и этот призыв странным образом перекликается с тем, что он считал истинным — или по крайней мере непосредственным — мотивом для убийства. А его объяснение, почему он убил слуг Дункана,
Who could refrain,
That had a heart to love, and in that heart
Courage to make's love known?14(II, 3, 115—117)
перекликается со словами леди Макбет:
Art thou afeard
To be the same in thine own act and valour
As thou art in desire?15(I, 7, 39—41)
Вопрос о том, что такое человек, опять выступает на передний план в сцене перед убийством Банко. На вопрос Макбета, не хотят ли убийцы помолиться за Банко, «который к земле вас гнет рукой тяжелой / И ваших ближних грабит?» («Whose heavy hand hath bow'd you to the grave / And beggar'd yours for ever?»), первый убийца отвечает: «Нет, мы люди» («We are men, my liege»). Тогда Макбет говорит:
Ay, in the catalogue ye go for men;
As hounds, and greyhounds, mongrels, spaniels, curs,
Shoughs, water-rugs, and demi-wolves, are clept
All by the name of dogs. The valued file
Distinguishes the swift, the slow, the subtle,
The housekeeper, the hunter, every one
According to the gift which bounteous nature
Hath in him clos'd; whereby he does receive
Particular addition, from the bill
That writes them all alike; and so of men.
Now, if you have a station in the file,
Not i' th' worst rank of manhood, say't...16(III, 1, 91—102)
В этом монологе Макбет в выражениях, которые применимы к нему самому в той же степени, что и к убийцам, проповедует индивидуалистическую точку зрения, что убийство может помочь отметить человека по заслугам. Это развитие темы человека подкрепляется системой образов из животного мира, что играет весьма важную роль для проведения параллели между индивидуализмом и звериными повадками. Эта параллель впервые вводится леди Макбет, которая в ответ на слова мужа о том, что «он смеет все, что смеет человек» («I dare do all that may become a man»), спрашивает: «Но разве зверь тебе твой план внушил?» («What beast was't then / That made you break this enterprise to me?»). Ее вопрос, естественно, звучит иронически. Она не только не считает, что он станет зверем после убийства Дункана, но, наоборот, говорит, что он еще больше станет человеком. Но в ее вопросе таится истина, о которой она и не подозревает. Использование аналогии с собаками в словах Макбета, перечисление пород и подчеркнутое упоминание под конец «полуволков» (demi-wolves) указывает, что обогащенный опытом, которого ни у него, ни у леди Макбет не было до убийства Дункана, Макбет начинает воспринимать человеческое так же, как и его жена, то есть видит в человеческом звериное. Другими словами, он начинает ощущать, что первоначальный план развивается не так, как он был задуман. В следующей сцене, в его наполненной ужасом речи, начинающейся со слов «Змею мы разрубили, но не убили...» («We have scotch'd the snake, not kill'd it»), это ощущение растет, хотя и развивается несколько иным путем.
Better be with the dead,
Whom we, to gain our peace, have sent to peace,
Than on the torture of the mind to lie
In restless ecstasy17.(III, 2, 19—22)
Этому предшествует индивидуалистическое заклинание:
But let the frame of things disjoint, both the worlds suffer,
Ere we will eat our meal in fear and sleep
In the affliction of these terrible dreams That shake us nightly18.(III, 2, 16—19)
Еще раз тема человека появляется в кульминационный момент драматического действия — во время пира.
На этот раз Макбет полностью осознает, что он потерял контроль над обстоятельствами, которые сам создал. Это сознание приходит вместе с сообщением, что, хотя Банко и убит, Флиенс бежал. Еще большую глубину придает ситуации появление Призрака. В этой сцене индивидуалистическая точка зрения на человека, которой до этого момента в душе Макбета противостояло все еще теплившееся там ощущение того, что человек — член общества, неотразимо берет верх и уводит Макбета туда, откуда уже нет возврата. На пиру намерения Макбета превращаются в свою противоположность. Тот факт, что высказанные вслух пожелания, которые полностью противоречат его истинным намерениям, немедленно и зловеще исполняются, придает дополнительную иронию этому превращению.
Сцена, в которой происходит окончательный разрыв Макбета с остальным человечеством, начинается с его радушного приветствия гостям и заявления: «Меж вас я сяду как хозяин скромный, чтоб с вами ближе быть» («Our self will mingle with society / And play the humble host»; III, 4, 3—4). Затем в дверях показываются убийцы, которые сообщают о смерти Банко и бегстве Флиенса; а это означает, что Макбет не только перестал быть хозяином положения, но и стал субъективно его пленником: «...A теперь я подлым / Сомнением и страхом связан, скован, /Подавлен, сломлен» («But now I am cabin'd, cribb'd, confln'd, bound in / To saucy doubts and fears»; III, 4, 24—25). И в это же время, когда сообщение убийц делает очевидной его беспомощность, высказанные им вслух пожелания немедленно исполняются. Когда Макбет сетует на отсутствие Банко, —
1Here had we now our country's honour roof'd,
Were the grac'd person of our Banquo present;
Who may I rather challenge for unkindness
Than pity for mischance19.(III, 4, 40—43)
появляется его Призрак20, и несколькими строками ниже Макбет замечает его присутствие. После того как леди Макбет пытается объяснить присутствующим странное поведение своего мужа, она спрашивает его так, чтобы другие не слышали: «И ты мужчина?» («Are you a man?») Следует полный иронии утвердительный ответ. Макбет все еще — той частью своего существа, которая на мгновение одерживает верх, — человек не в том смысле, в котором это понимает его жена; отсюда его страх и угрызения совести, выражающиеся в том, что он видит Призрак. Когда Макбет высказывает свой страх, —
If charnel-houses and our graves must send
Those that we bury back, our monuments
Shall be the maws of kites21(III, 4, 71—73)
Призрак исчезает. После того как леди Макбет восклицает: «Как тебе не стыдно!» («What, quite unmann'd in folly?»), Макбет со всей ясностью раскрывает то сохраненное им ощущение человека, которое противоречит точке зрения его жены:
Blood hath been shed ere now, i'th' olden time,
Ere human statute purg'd the gentle weal;
Ay, and since too, murders have been perform'd
Too terrible for the ear. The time has been
That when the brains were out the man would die,
And there an end; but now they rise again,
With twenty mortal murders on their crowns,
And push us from our stools22.(III, 4, 75—82)
В этой сцене Макбет — «не мужчина» в том смысле, как это понимает его жена, — характеризует убийство с точки зрения человека, который ощущает себя членом общества. Строка о том, что было время, когда человеческий закон «еще не правил диким древним миром» («Ere human statute purg'd the gentle weal»), напоминает нам характеристику, данную Макбету его женой — он вспоен «молоком человеческой доброты». В обоих этих отрывках слово «человеческий» (human) означает, как мы видели, также и «человечный» (humane). Таким образом, фраза о человеческих законах («human statute»), особенно в сочетании со словами «gentle weal» («благородное, доброе общество»), означает одновременно и законы, созданные человеком, и законы гуманные, проникнутые заботой о благе ближнего.
Однако под влиянием жены Макбет вспоминает, что он должен играть другую роль, соответствующую другой, индивидуалистической точке зрения на человека, и которой ему, вследствие совершенных им поступков, все труднее избежать. Извинившись за свой недуг, он предлагает тост:
I drink to the general joy o' th' whole table.
And to our dear friend Banquo, whom we miss.
Would he were herel23(III, 4, 89—91)
Во исполнение высказанного им желания Призрак возвращается24. Его возвращение знаменует собой вершину драматического действия всей пьесы. Последний бой в душе Макбета между двумя точками зрения на человека выражен в речи, напоминающей первое появление темы человека:
What man dare, I dare.
Approach thou like the rugged Russian bear,
The arm'd rhinoceros, or th' Hyrcan tiger;
Take any shape but that, and my firm nerves
Shall never tremble. Or be alive again,
And dare me to the desert with thy sword;
If trembling I inhabit, then protest me
The baby of a girl. Hence, horrible shadow!
Unreal mock'ry, hence! Exit Ghost.
Why, so; being gone,
I am a man again25.
Ход мыслей Макбета можно частично проследить и по образам из животного мира. Макбет в результате своих поступков приобретает качества, присущие зверю; и поэтому звери по сравнению с Призраком кажутся ему чем-то нормальным. Он начинает сомневаться в реальности Призрака, а следовательно, и страха и угрызений совести, которые этот Призрак символизирует. Слово «воскресни» означает, что Макбет уже воспринимает Призрака и то, что он символизирует, как мертвое, как нереальность, «жуткую тень» («horrible shadow»). Приказывая Призраку удалиться, он уже может назвать его «обманом» («unreal mock'ry»). Призрак, как всегда, подчиняется; а на этот раз еще и потому, что индивидуалистическая точка зрения окончательно победила в душе Макбета. Он «снова человек», но уже не в том смысле, который имел в виду, когда заявил в седьмой картине первого акта: «Я смею все, что смеет человек». С этого момента индивидуализм безраздельно воцаряется в его душе. После того как он объявляет о своем намерении отправиться к ведьмам, чтобы узнать «все, хотя бы наихудшее» («By the worst means the worst»), он говорит:
For mine own good
All causes shall give way. I am in blood
Stepp'd in so far that, should I wade no more,
Returning were as tedious as go o'er26(III, 4, 135—138)
и добавляет, что объяснить его «страх гнетущий» можно «растерянностью, новичку присущей» («Му strange and self-abuse / Is the initiate fear that wants hard use»).
Тема человека занимает центральное место в сцене встречи Макбета с ведьмами. Его требованию ответить на поставленные им вопросы предшествует одно из наиболее яростных эгоцентрических высказываний, которое заканчивается следующим заклинанием:
...though the treasure
Of nature's germens tumble all together,
Even till destruction sicken — answer meTo what I ask you27 (IV, 1, 58—61)
Ответы призраков, вызванных ведьмами, ясно указывают на то, что основной противник Макбета — Макдуф, которому предстоит в бою убить Макбета. Как мы впоследствии увидим, в последней части пьесы антииндивидуалистическая точка зрения на человека типизирована в образе Макдуфа. Именно с ним ассоциируется призрак окровавленного младенца, символ сострадания и «молока человеческой доброты», а также всесильного будущего28, — то есть символ, который впервые появляется в уже цитированном сравнении Макбета, в седьмой сцене первого акта. Первый призрак, «голова в шлеме»29, говорит Макбету, чтобы он страшился Макдуфа. Второй призрак, «окровавленный младенец», представляющий собой Макдуфа, до срока вырезанного из чрева матери, говорит Макбету:
Be bloody, bold, and resolute; laugh to scorn
The pow'r of man, for none of woman born
Shall harm Macbeth30.(IV, 1, 79—81)
Здесь слово «man» заключает в себе оба противоположных значения. Совет попирать людской закон («the pow'r of man») может означать попирать законы других людей, людей в обществе; такое толкование поощряет индивидуализм Макбета. Однако этот же совет может означать и попрание законов, установленных одним человеком, законов индивидуалиста, то есть самого Макбета. Третий призрак, «дитя в короне с ветвью в руке» («а Child Crowned with a tree in his hand» — Малькольм), дает совет,который формально должен еще больше утвердить Макбета в его эгоцентризме; но этот совет, как мы увидим, также связан с точкой зрения на человека, все больше ассоциируемой с Макдуфом:
Be lion-mettled, proud, and take no care
Who chafes, who frets, or where conspirers are;
Macbeth shall never vanquish'd be until
Great Birnam wood to high Duncinane Hill
Shall come against him31.(IV, 1, 90—94)
Макбет толкует предсказания призраков таким образом, что достигает крайней позиции в той философии, которой придерживается его жена и которая высказана ею в вопросе: «Иль ты боишься быть в делах таким же / Как и в мечтах?» («То be the same in thine own act and valour/As thou art in desire?»). Теперь он, узнав о бегстве Макдуфа в Англию, заявляет:
From this moment
The very firstlings of my heart shall be
The firstlings of my hand32.(IV, 1, 146—148)
и отдает приказ о бессмысленном преступлении, которое решит его судьбу, — об убийстве жены, детей, родни и челяди Макдуфа.
В следующих сценах отождествление Макдуфа с противоположной точкой зрения на человека получает дальнейшее развитие. Макдуф приходит в ужас, узнав о гибели своей жены и детей, и отвечает Малькольму, советующему ему «мужчиной будь» («Dispute it bike a man»):
I shall do so;
But I must also feel it as a man.
I cannot but remember such things were
That were most precious to me33.(IV, 3, 220—223)
Так обнаруживается, что Макдуф обладает теми естественно присущими человеку чувствами, „которые попрал макбетовский индивидуализм. Но Макдуф готов вести себя как мужчина и молит небо приблизить тот день, когда он в бою сойдется с Макбетом один на один, на что Малькольм отвечает: «Вот это по-мужски» («This tune goes manly»). Те качества, из которых складывается характер Макдуфа, его тип мужества, указаны ясно. Ему совершенно не свойствен индивидуализм, он готов взять на себя ответственность за гибель своей семьи:
Not for their own demerits, but for mine,
Fell slaughter on their souls34.(IV, 3, 226—227)
В ответ на гневную вспышку Макдуфа, вызванную самообличениями Малькольма, последний говорит, что гнев Макдуфа рожден «благородной прямотою» («noble passion, / Child of integrity»; IV, 3, 114—115). Более того, человечность и мужество Макдуфа содержат в себе такие свойства, которые не соответствуют ортодоксальной доктрине об отношении подданного к своему господину, установленной Тюдорами и Яковом I, несмотря на то, что пьеса была, видимо, первоначально написана для представления перед Яковом35. Проверяя Макдуфа, Малькольм, перечислив дурные черты, которые он себе приписывает, говорит:
If such a one be fit to govern, speak.
I am as I have spoken36.(IV, 3, 101—102)
На это Макдуф отвечает: «Не то что править — жить» («Kit to govern! No, not to ilive!»). Затем он прощается с Малькольмом и заявляет: «Ты мне рассказом о своих пороках/Отрезал путь на родину» («These evils thou repeat'st upon thyself / Hath banish'd me from Scotland»). Как указывает Ирвинг Рибнер, «хотя на троне узурпатор, Малькольм все же, согласно ортодоксальной тюдоровской доктрине, фактически является королем Шотландии. Таковым он является перед лицом бога и как таковой сохраняет все права и прерогативы своего положения. Однако Макдуф собирается его покинуть. Он не хочет ему служить, каким бы законным ни был его титул. Вместо этого он готов обречь себя на добровольную ссылку из своей любимой Шотландии, так как ни ее нынешний властитель-узурпатор, ни король божьей милостью не заслуживают его преданности»37. Более того, говоря, что Малькольм не достоин не только править, но и жить, Макдуф совершенно недвусмысленно переступает рамки общепринятой доктрины. И ранее в отношении к Макбету проявлялась его независимость и дух политического бунтарства. Он отказался присутствовать на коронации в Сконе и не явился на пир к Макбету, хотя в это время он не мог знать с достоверностью, а только подозревал, что Макбет убил Дункана38. Даже Банко, который располагает большей информацией, позволяющей обвинить Макбета в преступлении39, только подозревает Макбета, а поскольку он менее отважен, чем Макдуф, он и не решается действовать в соответствии с подозрениями.
Представление о том, что человек в первую очередь обязан служить благу своих ближних, получает дальнейшее развитие в сценах битвы у Дунсинана. В первой из этих сцен Кэтнес спрашивает: «Идет ли вместе с братом Дональбайн?», а Ленокс отвечает:
For certain, sir, he is not; I have a file
Of all the gentry. There is Siward's son,
And many unrough youths that even now
Protest their first of manhood40.(V, 2, 8—11)
Эти слова о «полном списке дворян» («а file / Of all the gentry») и «возмужании» (manhood) вызывают в памяти слова Макбета о «списке цен» («the valued file»), в котором цена собакам расписана «смотря по свойствам их»; уговаривая своих собеседников использовать предоставленную им возможность, он утверждал, что убийством Банко они докажут, что в списке им подобных они стоят не среди последних. Именно эта сторона противопоставления двух типов мужества до конца выявляет себя в рассказе о том, как погиб в сражении с Макбетом «младший Сивард», единственный в списке дворян, которого Ленокс упоминает по имени. Росс рассказывает Сиварду:
Your son, my lord, has paid a soldier's debt:
He only liv'd but till he was a man;
The which no sooner had his prowess confirm'd
In the unshrinking station where he fought,
But like a man he died41.(V, 8, 39—43)
Молодой Сивард, погибший за общее дело, использует в борьбе с тираном то, чем наградила его щедрая природа («the gift Which bounteous nature/Bath in him clos'd»), совершенно иначе, чем это сделали убийцы Банко.
Свое основное решение тема человека получает, однако, в конфликте Макбета с Макдуфом, который сообщает, что «вырезан до срока ножом из чрева матери» («was from his mother's womb / Untimely ripp'd»; V, 8, 15—16), вызывая в нашей памяти призрак окровавленного младенца, который сказал Макбету: «Лей кровь и попирай людской закон. / Макбет для тех, кто женщиной рожден, / Неуязвим» («laugh to scorn/The pow'r of man, for none of woman born/Shall harm Macbeth»). Макбет отвечает Макдуфу:
Accursed be that tongue that tells me so,
For it hath cow'd my better part of man;
And be these juggling fiends no more believ'd
That palter with us in a double sense,
That keep the word of promise to our ear,
And break it to our hope! I'll not fight with thee42.(V, 8, 17—22)
Говоря о «мужской доблести» («ту better part of man»), Макбет, по-видимому, имеет в виду ту доблесть, которая зависела от «коварных бесов» («juggling fiends»), поскольку она сломлена (cow'd), когда он узнает об их обмане. Следовательно, здесь он характеризует себя прежде всего как индивидуалиста. Тем не менее он подразумевает также свою храбрость и решительность, то есть те качества, которые он некогда проявлял на поле боя и которые теперь изменили ему. Таким образом, здесь указана природа трагедии Макбета. Его индивидуализм поглотил и изменил его положительные качества. Он превратил храбрость и решительность в фанатическое упоение кровопролитием, а сострадание и добросердечие — в «ужасные грезы», которые заставляют его дрожать ночью, и в конце концов в ощущение бессмысленности жизни, которую он начинает воспринимать лишь как «повесть, которую пересказал дурак» («a tale / Told by an idiot»; V, 5, 26—27).
Значение этих двух точек зрения на человека, конфликт между которыми и составляет основную тему пьесы, получает более глубокий смысл от того, что в пьесе показана, с одной стороны, все увеличивающаяся изоляция Макбета, вызванная его индивидуализмом, а с другой—достижение единства теми, кто страдает от его тирании и побеждает ее. Выбирая путь индивидуализма, Макбет обрекает себя на сопутствующее этому пути одиночество. Это одиночество проходит целый ряд стадий. В первой из них происходит отчуждение Макбета от того, что составляло его сущность до убийства Дункана. Когда Макбет совершает убийство, он уже ощущает все увеличивающееся самоотчуждение. Он понимает, что он создал в себе новое существо, навсегда отделенное от бывшего его я. Об этом свидетельствует последняя реплика Макбета в этой сцене: «Лучше б мне не знать себя, чем знать, что я содеял!» («То know my deed, 'twere best not know myself»). Следующая стадия его изоляции отмечена увеличением расстояния, которое отделяет его от жены. Это расхождение, впервые намеченное в том, как по-разному воспринимают они убийство Дункана, увеличивается в следующей сцене (II, 3), когда леди Макбет падает в обморок43. Леди Макбет лишается сознания, начиная понимать, что ее муж потерял над собой власть. Такое понимание приходит к ней в тот момент, когда она слышит, как Макбет объясняет причины убийства слуг, которые были ночью при Дункане, — убийства, не предусмотренного первоначальным планом. Макбет причудливо искажает важную часть той речи, с которой леди Макбет ранее обращалась к нему, и намекает на то, что он убил слуг как бы в наказание за свою вину. Пропасть между Макбетом и его женой становится еще глубже, когда он не посвящает ее в свои планы убийства Банко. Вскоре после этого отчуждение Макбета от своих подданных, так же как и от самого себя и от жены, достигает кульминации в сцене пира, где только один Макбет видит Призрак и где индивидуализм окончательно побеждает в его душе. Теперь, когда оборвались все связи Макбета с людьми, он обращается к ведьмам, и двусмысленные советы, которые они ему дают, толкают его на путь все углубляющегося разрыва с человечеством. А в финале он воспринимает человеческую жизнь как нечто, лишенное всего индивидуального, она — просто обезличенный актер:
...a poor player,
That struts and frets his hour upon the stage,
And then is heard no more44.(V, 5, 24—26)
Таким образом, эгоцентризм Макбета приводит его не только к чувству самоотчуждения, но и к полной утрате ощущения своей личности.
Леди Макбет тоже претерпевает процесс изоляции, который достигает высшей стадии в сцене сомнамбулизма, когда она, отрезанная от окружающего ее мира, живет обрывками прошлого.
Однако индивидуализм Макбета и леди Макбет приносит одиночество не только им, но и другим действующим лицам. Первыми ощущают это сыновья Дункана Малькольм и Дональбайн. Они покидают Шотландию, где судьба подстерегает их в каждой щели. Малькольм отправляется в Англию, а Дональбайн — в Ирландию, считая, что для них будет безопасней «разделить судьбы». С бегством Малькольма в Шотландию исчезает возможный центр движения против Макбета; поэтому Банко оказывается таким бездеятельным, что и приводит его впоследствии к гибели. Еще одним примером изоляции, которой подвергаются все в пьесе, является отъезд Макдуфа, оставляющего свою жену и детей. Когда Росс объясняет леди Макдуф, что у ее мужа были, видимо, веские основания покинуть ее, он рисует картину процесса разъединения, который охватил всех. Росс опять упоминает о невозможности самопознания, то есть о том мотиве, который впервые прозвучал в реплике Макбета «Лучше б мне не знать себя, чем знать, что я содеял». Росс говорит леди Макдуф:
But cruel are the times, when we are traitors
And do not know ourselves; when we hold rumour
From what we fear, yet know not what we fear,
But float upon a wild and violent sea Each way and none45.(IV, 2, 18—22)
Противоположный процесс, то есть процесс преодоления одиночества и объединения сил, противостоящих Макбету, начинается со встречи Макдуфа и Малькольма (IV, 3) — встречи, которую Макдуф купил ценою гибели жены и детей. Последующее развитие пьесы дает представление о растущем единстве этих сил. Вскоре после того как Малькольм проверяет Макдуфа, появляется Росс, про которого Малькольм говорит: «По виду наш земляк, а кто — не знаю».
Но когда Макдуф узнает Росса, Малькольм восклицает:
I know him now. Good God betimes remove
The means that makes us strangers!46(IV, 3, 162—163)
В ответ на вопрос Макдуфа, все ли по-прежнему в Шотландии («Stands Scotland where it did»?), Росс говорит: «Увы, она сама себя узнать страшится...» («Almost afraid to know itself»). Несколько позже, однако, нарисовав картину страшного запустения, Росс рассказывает, что перед его отъездом разнесся слух, будто многие достойные люди взялись за оружие. Кульминационный момент объединения наступает тогда, когда Малькольм и Макдуф присоединяются к восставшим близ Бирнамского леса и Малькольм отдает приказ: «Пусть воины ветвей с дерев, нарубят и над собой несут» («Let every soldier hew him down a bough / And bear't before him»; V, 4, 4—5). Как отметил Джон Холоуэй, зрителю начала XVII века это должно было напомнить шествие всей общины, празднующей в мае наступление весны: «одинокая фигура, одетая в заметный, отличающийся от других, наряд (вспомним Макбета в его военных доспехах) и преследуемая людьми с зелеными ветками в руках, — это было привычным зрелищем во время майской процессии, празднующей победу новой жизни над увядшей и пожелтевшей зимней листвой»47. Последний эпизод в сражении начинается тогда, когда Малькольм приказывает: «Долой зеленое прикрытье, и явимся врагу...» («your leavy screens throw down/And show like those you are»; V, 6, 1—2). Те, кто борется с Макбетом, познали в своем союзе и самих себя и своих единомышленников; теперь и Макбет узнает о силах, которые объединились против него, и сокрушается: «Я как медведь на травле, что привязан/К столбу, но драться должен» («I cannot fly, / But bear-like I must fight the course»; V, 7, 1—2). А через некоторое время, когда он сходится в бою с Макдуфом, он лишается последней надежды.
Развитие главного конфликта пьесы подчеркнуто образами роста и бесплодия. Впервые эти образы появляются в вопросе Банко к ведьмам:
If you can look into the seeds of time
And say which grain will grow and which will not,
Speak then to me48...(I, 3, 58—60)
На протяжении всей пьесы индивидуализм ассоциируется с тем, что бесплодно, что увядает. Леди Макбет просит: «Ко мне, о духи смерти! Измените / Мой пол» / («You spirits / That tend on mortal thoughts, unsex me here»). Сам Макбет предчувствует грядущее, говоря об «иссушающем убийстве», он понимает, что он убил сон — «сытнейшее из блюд на пире жизни» («chief nourisher in life's feast»). Размышляя о пророчестве ведьм, он вспоминает: «...на моем челе — венец бесплодный, в моей деснице — бесполезный скипетр» («Upon my head they plac'd a fruitless crown / And put a barren sceptre in my gripe»; III, 1, 60—61). Против этого он готов бороться с судьбой не на жизнь, а на смерть. Как мы уже видели, самого крайнего проявления индивидуализм Макбета достигает тогда, когда он заклинает ведьм: «...чтоб, опустошив/ Сокровищницу сил своих безмерных, /Изнемогла природа...» («though the treasure / Of nature's germens tumble all together / Even till destruction sicken»; IV, 1, 58—61). В финале пьесы, однако, разрушена не природа; погибает сам Макбет; и он понимает это, когда говорит:
My way of life
Is fall'n into the sear, the yellow leaf49...(V, 3, 22—23)
С другой стороны, объединившееся общество ассоциируется с плодородием и ростом, символизируемым в первую очередь в образах младенца и движущейся рощи — солдат, несущих ветви.
С образами роста и бесплодия связаны образы одежд, костюмов50. Одна из важнейших задач этих образов — подчеркнуть, что Макбет, вставший на путь индивидуализма, становится не выше человека, а ниже. Когда Макбет, после того как обнаружено убийство Дункана, говорит присутствующим о том, что надо вооружиться мужеством («Let's briefly put on manly readiness»), он официально призывает мстить за измену; но, с другой стороны, в этих словах слышны отзвуки его разговора с женой в седьмой картине первого акта, когда он о вооружении мужеством говорил совсем в другом смысле. В конце пьесы Ангус, используя образ того же плана, говорит о Макбете:
Now does he feel his title
Hang loose about him, like a giant's robe
Upon a dwarfish thief51.(V, 2, 20—22)
В этой трагедии мы постоянно наблюдаем превращение намерений в их противоположность. Основным примером этого являются Макбет и леди Макбет, чьи действия неизменно приводят к результатам, противоположным тем, к которым они стремятся; но и в других местах мы встречаемся с напоминаниями об этом. Привратник, говоря о последствиях пьянства, объясняет:
(II, 3, 28—33)
Эти противоречивые качества мира «Макбета» прямо выражены в теме уклончивости, увиливания от прямого ответа, которую затрагивает Привратник и которая получает свое полное развитие в пророчествах ведьм, о которых Макбет говорит в финале:
And be these juggling fiends no more belived
That palter with us in a double sense,
That keep the word of promise to our ear,
And break it to our hope!53(V, 8, 19—22)
Ведьмы, как заметил Дж. Довер Уилсон, действуют по принципу противоположности54: они, например, хотят остудить свой взвар павианьей кровью, хотя существовало мнение, что павианы — самые похотливые из всех животных. Вообще, поощряя индивидуализм Макбета, ведьмы персонифицируют собой квинтэссенцию основных противоречий пьесы в их самом негативном аспекте.
Хотя трагедия о Макбете раскрывает перед нами колоссальную силу зла, это — наиболее оптимистическая из всех четырех великих трагедий. Оптимизм ее заключается не только в том, что объединенный народ побеждает тирана, но и в раскрытии образа самого Макбета. Макбет может вступить на путь полного уничтожения (этот путь начинается для него после пира), только уничтожив большую часть самого себя. Перед мысленным взором Макбета возникают две точки зрения на человека; когда вначале он убивает Дункана, им руководит не непосредственно ощущаемое честолюбие, а неправильно понятая необходимость действовать в соответствии со своими желаниями; и это позволяет утверждать, что первоначальное решение Макбета, несмотря на все его ужасные последствия, возникло скорее из-за ошибки в суждении, чем из-за природной расположенности ко злу. Само зло в «Макбете» — это нечто неестественное. Этот аспект пьесы выражен и в звучащих как комментарий хора словах Старика, когда он говорит о мрачном дне, наступившем после убийства Дункана («Да, это, как и все, что здесь творится, противно естеству» — «'Tis urina tur al / Even like the deed that's done»; II, 4, 10—11), и постоянно подчеркивается образной системой пьесы. Л.С. Найтс указывает, что в «Макбете» человеческое сравнивается с общим развитием природы, «в то время как зло отождествляется со всем, что в природе извращено или ненормально, и постоянно определяется как противное естеству, неестественное. Нас заставляют понять, что природа на стороне добра и отрицает зло»55. Такая точка зрения на природу противоречит традиционным средневековым понятиям, по которым физическая природа была повинна в падении человека и потому считалась растленной и ассоциировалась с дьяволом. А «Макбет» соответствует основному направлению гуманизма эпохи Возрождения — тому гуманизму, который в различных формах воплотился, например, в произведениях Монтеня и Бэкона.
В какой мере можем мы сравнивать те две точки зрения на человека, которые составляют основу драматического конфликта в «Макбете», с феодальным и буржуазным образами мышления?56 Как мы видели, уже в самом начале трагедии взгляд на человека как на члена общества шире по своему содержанию, чем просто феодальное понятие; а по мере развития действия, по мере того как возрастает влияние и значение макбетовского индивидуализма, крепнет влияние и противоположной точки зрения на человека, представляемой в конце пьесы в первую очередь Макдуфом, хотя в финале формально восстанавливается нарушенный было феодальный порядок57. С другой стороны, нельзя целиком отождествлять индивидуалистическую точку зрения с буржуазным образом мышления, хотя и следует признать, что для эпохи капитализма особенно свойственно поднимать эгоизм — или то, что принимается за эгоизм, — до уровня мировоззрения. В этом смысле можно считать, что Макбет трагически связан с ранними «героическими» днями капитализма58. Шекспир не просто показал конфликт между феодальной и буржуазной идеями. Он написал трагедию, которая, воплощая этот конфликт, отражает историческое развитие Британии в целом.
Примечания
1. Именно в этом смысле употребляются слова «индивидуалист» и «индивидуалистический» в этой работе.
2.
Как ангелы господни, вострубят
К отмщению за смертный грех убийства...
3.
...состраданье, как нагой младенец,
Несомый ветром, или херувим
На скакуне незримом и воздушном,
Пахнет ужасной вестью всем в глаза,
И бурю ливень слез прибьет к земле.
4.
Решимость мне пришпорить нечем: тщится
Вскочить в седло напрасно честолюбье
И набок валится.
5.
Иль ты боишься быть в делах таким же,
Как и в мечтах? Иль хочешь обладать
Тем, что считаешь высшим благом жизни,
И жить в сознанье трусости своей?
6.
Я смею все, что смеет человек,
И только зверь на большее способен.
7.
Но разве зверь тебе твой план внушил?
Его задумав, был ты человеком
И больше был бы им, когда б посмел
Стать большим, чем ты был...
8.
В себе (уже содержит верность долгу
Свою награду. Дело короля —
От нас, сынов и слуг его престола,
Услуги принимать, а наше — печься
О том, чтобы снискать любовь и честь
У государя.
9.
Да, Гламис ты, и Кавдор ты, и станешь
Тем, что тебе предсказано. И все же
Боюсь я, что тебе, кто от природы
Молочной незлобивостью вспоен,
Кратчайший путь не выбрать...
10. См. С.Т. Onions, A Shakespeare Glossary. Разница в написании наблюдается только с начала XVIII века.
11. См. «New English Dictionary» — «Kindness».
12. Ср. «King Lear», 1, 4, 342: «This milky gentleness».
13. А.С. Bradley, Shakespearean Tragedy, L., 1905, p. 358.
14.
Кто, кто, в чьем сердце есть любовь и смелость,
Сумел бы совладать с собой и делом
Любовь не доказать?
15.
Иль ты боишься быть в делах таким же,
Как и в мечтах?
16.
О да, людьми вас числят в общем списке,
Как гончих, мопсов, пуделей, овчарок,
Борзых и шавок — всех равно зовут
Собаками, хотя цена различно
Расписана ленивым и проворным,
Дворовым и охотничьим, смотря
По свойствам их — дарам природы щедрой.
Поэтому название породы
К их родовому имени — собака —
Мы прибавляем. То же и с людьми.
Так вот, коль в этом списке вам подобных
Стоите не среди последних вы...
17.
Нет, лучше быть в гробу, как тот, кто стал
Покойником, чтоб мы покой вкусили,
Чем безысходно корчиться на дыбе
Душевных мук...
18.
Нет, скорее связь
Вещей порвется, рухнут оба мира,
Чем есть я буду с трепетом свой хлеб
И ночью спать, дрожа от грез ужасных.
19.
Весь цвет страны здесь был бы налицо,
Не опоздай наш милый Банко к пиру.
Надеюсь, что виной тому небрежность,
А не беда в пути.
20. В тексте Фолио Призрак появляется на несколько строк раньше (после того как кончает свою реплику леди Макбет — I, 36). Однако, как указывает Кеннет Мюир, «это либо предупреждение актеру, чтобы он мог заранее подготовиться, либо доказательство того, что на елизаветинской сцене Призраку надо было проделать немалый путь... Призрак появляется, когда его зовут» (New Arden ed., p. 94).
21.
Уж если тех, кто погребен, могилы
Обратно шлют, пусть нам кладбищем служит
Утроба коршунья.
22.
Кровь лили и тогда, когда закон
Еще не правил диким древним миром;
И позже леденящие нам слух
Убийства совершались. Но, бывало,
Расколют череп, человек умрет —
И тут всему конец. Теперь покойник,
На чьем челе смертельных двадцать ран,
Встает из гроба, с места нас сгоняя...
23.
Я выпью за здоровье всех гостей
И Банко, друга нашего, который
Нас огорчил отсутствием своим.
24. В тексте Фолио это появление отмечено раньше (после I, 88).
25.
Я смею все, что может сметь мужчина.
Явись в любом другом обличье мне —
Как грозный носорог, иль тигр гирканский,
Или медведь косматый из России —
И я не дрогну ни единой жилкой;
Воскресни, позови меня в пустыню
На смертный бой, и если я сробею,
Игрушкою девчонки объяви.
Сгинь, жуткий призрак! Прочь, обман!
Призрак Банко исчезает.
Исчез! Я снова человек.
26.
По мне все средства хороши отныне:
Я так уже увяз в кровавой тине,
Что легче будет мне вперед шагать,
Чем по трясине возвращаться вспять.
27.
...Чтоб, опустошив
Сокровищницу сил своих безмерных,
Изнемогла природа, — отвечайте!
28. См. подробнее о символизме такого рода в кн.: Сleanth Brooks, The Well Wrought Urn, L., 1949.
29. Большинство критиков считает, что «голова в шлеме» означает отрубленную голову Макбета, принесенную Малькольму Макдуфом; некоторые, однако, утверждают, что «голова в шлеме» представляет самого Макдуфа.
30.
Лей кровь и попирай людской закон.
Макбет для тех, кто женщиной рожден,
Неуязвим.
31.
Будь смел, как лев. Да не вселят смятенье
В тебя ни заговор, ни возмущенье:
Пока на Дунсинанский холм в поход
Бирнамский лес деревья не пошлет,
Макбет несокрушим.
32.
...Отныне
Пусть будет первенец моей души
И первенцем руки...
33.
Да буду, но не в силах
В себе я человека подавить,
Забыв о том, что мне всего дороже
На свете было...
34.
Не по своей вине, а по твоей
Они погибли...
35. Эта точка зрения убедительно обоснована в книге: Н.N. Paul, The Royal Play of Macbeth, N.Y., 1950.
36. Сознайтесь же, что недостоин править Такой, как я.
37. Irving Ribner, The English History Play in the Age of Shakespeare, Princeton, 1957, p. 253.
38. Яков I в трактате «The Trew Law of Free Monarchies» (перепечатан в кн.: С.H. Mсilwain (ed.), The Political Works of James I, Harward U. P., 1918, p. 60) замечает, что Иеремия угрожал людям полным уничтожением за бунт против Навохудоносора, который «преследовал их, был иностранным королем, тараном, посягнувшим на их свободу». По мнению Якова, это произошло потому, что они «признали его cibo им королем» и, следовательно, обязаны были не только подчиняться ему, но и молиться о его благополучии. Макбета венчали на трон в Сконе. Правда, Макдуф в соответствии с понятиями Якова о праве наследования мог отказать Макбету в верности, но на самом деле ни он, ни кто-либо другой не отказывается признать коронацию по этим мотивам. Мы ничего не знаем о том, что Макбет лишил Малькольма наследственных прав вплоть до шестой сцены III действия, когда об этом вскользь упоминает какой-то безымянный лорд, рассказывая о жизни Малькольма при английском дворе.
39. Банко присутствовал при первой встрече Макбета с ведьмами, и Макбет позже (II, 1, 22—26) в темных выражениях предлагает ему потолковать об этом.
40.
Я точно знаю — нет. Я видел список
Дворян Малькольма: там и младший Сивард,
И мальчики, которым стать мужами
Пришла пора.
41.
Милорд, ваш сын исполнил долг солдата,
Едва успев дожить до лет мужских,
Но ни на шаг не отступив в сраженьи,
Он доказал» что вправе зваться мужем
И пал.
42.
Будь проклят это молвивший язык!
Им сломлена моя мужская доблесть.
Не верю больше я коварным бесам,
Умеющим двусмысленно вселять
Правдивым словом ложную надежду
С тобой, — не бьюсь.
43. Вопрос о том, действительно ли леди Макбет потеряла сознание или только притворилась, неоднократно обсуждался. Я пытаюсь доказать, что, если судить об этом с точки зрения развития темы человека, ее обморок должен был быть настоящим.
44.
...комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый.
45.
Как страшен век, когда, не изменив,
Мы все-таки боимся впасть в измену
И в безотчетном ужасе трепещем,
Как если бы в открытом море нас
Носила буря!
46.
Теперь
Узнал и я. Господь, смети преграду
Меж нами и отечеством.
47. J. Holloway, The Story of the Night: Studies In Shakespeare's Major Tragedies, L., 1961, p. 66.
48. Коль вы способны, сев времен провидя, Сказать, чьи семена взойдут, чьи — нет, Судьбу и мне откройте...
49.
...уже усеян
Земной мой путь листвой сухой и желтой...
50. См. Caroline Spurgeon, Shakespeare's Imagery, Cambridge, 1936, pp. 324—327. Клинт Брукс в цит. произв. говорит о некоторых образах, связанных с костюмами и не упоминаемых Каролиной Сперджен.
51.
Чувствует он ныне,
Что сан повис на нем, как плащ гиганта
На вороватом карлике.
52. Похоть оно и вызывает и отшибает: вызывает желание, но препятствует удовлетворению. Поэтому добрая выпивка, можно сказать, только и делает, что с распутством душой кривит: возбудит и обессилит, разожжет и погасит, раздразнит и обманет, поднимет, а стоять не даст; словом, она криводушничает с ним до тех пор, пока не уложит его в постель, не свалит всю вину на него же и не уйдет.
53. Не верю больше я коварным бесам, Умеющим двусмысленно вселять Правдивым словом ложную надежду.
54. «Macbeth», ed. j. Dover Wilson, Cambridge, 1947, p. 148.
55. L.С. Knights, Some Shakespearean Themes, L., 1959, p. 178.
56. При рассмотрении этого вопроса мы не должны забывать, что Шекспир не показывал в точности действительные исторические события. Наоборот, он еще увеличивает неточности, которые встречаются в его основном источнике — «Хронике» Холиншеда. Шекспировская пьеса имеет очень мало сходства с Шотландией XI века, когда подлинный Макбет был королем. Порядок престолонаследия определяется голосованием небольшой группы танов; исторический [Малькольм был первым из королей, который ввел принцип наследования старшим сыном. Так что можно сказать, что «с точки зрения XI века Дункан был узурпатором, а Макбет защищал правильную точку зрения на наследование престола» (J. Dover Wilson, op. cit., p. IX).
57. Такой финал был неизбежен, так как королевский контроль над театром осуществлялся очень сурово; к тому же «Макбет» был, вероятно, написан для представления перед Яковом I.
58. См. Christopher Caudwell, Illusion and Reality: a Study of the Sources of Poetry, L., 1946, p. 74. Кодуэлл приводит пророчество второго Призрака и говорит, что «необузданная воля, кровавая, отчаянная, решительная, не знающая меры («bloody, bold and resolute»), несет в себе дух эпохи первоначального накопления. Поэтому абсолютная воля индивидуума, подавляющая любую другую волю, становится жизненным принципом в век Елизаветы. «Фауст» и «Тамерлан» Марло являются самым наивным по форме выражением этого принципа». Кодуэлл не подтверждает свое рассуждение ссылками на текст «Макбета»; но следует отметить, что и в самом тексте есть ряд намеков па рост денежной экономики. Это — рассказ о фермере, «который повесился, не дождавшись недорода» («that hang'd himself on th' expectation of plenty»; II, 3, 4—5); это — ответ сына Макдуфа матери, которая говорит, что она хоть двадцать мужей может купить на рынке: — «Да, купишь, чтоб потом перепродать» («Then you'll buy 'em to sell again»; IV, 2, 41); это — горькое замечание Макдуфа о Шотландии, когда он думает, что нет надежды на борьбу с Макбетом: «упрочься тирания! Злодействуй на законном основании...» («The title is affeer'd»; IV, 3, 34). Здесь «affeer'd» означает «подтверждать»; но по своему происхождению это коммерческий термин, означающий «устанавливать рыночную цену».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |