Глава 11. «Юлий Цезарь»

Первая пьеса, написанная на сюжет из Плутарха (см. с. 233), относится к эпохе, наступившей через четыре с половиной века после Кориолана. Рим пережил осаду галлов и опустошительную войну с Ганнибалом Карфагенским. Его владения протянулись на запад и восток по берегам Средиземного моря, и теперь все Средиземноморье принадлежало либо Риму, либо царям, являвшимся его марионетками.

Но беды грозили Риму изнутри. Рим подчинил себе все обозримое. Завоевывать новые земли было невозможно и оставалось невозможным еще несколько веков. Однако теперь в империи началась внутренняя борьба. Около полувека тянулась непрерывная череда конфликтов между полководцами, боровшимися за власть; и пьеса начинается с кажущегося разрешения такого конфликта.

Победителем оказался величайший римлянин всех времен — Юлий Цезарь (100 (102?) — 44 до н. э.).

«Расходитесь по домам...»

События первой сцены, разворачивающейся на улицах Рима, относятся к октябрю 45 г. до н. э. Цезарь вернулся из Испании, наголову разбив последние армии, выступавшие на стороне его соперников.

Теперь он стал безраздельным хозяином Римской империи, раскинувшейся из конца в конец Средиземного моря. Похоже, что под руководством великого Юлия Рим ждет долгий период мира и благоденствия.

Далеко не все в Риме довольны таким поворотом событий. Тех, кто выражал недовольство Цезарем и его политикой, можно было принудить к молчанию, но не к одобрению; впрочем, молчали тоже не все.

Цезарь выступал за решительную и кардинальную реформу политической системы Римской республики, которая за последний век пришла в упадок и прогнила насквозь. Плебеи в основном поддерживали политику Цезаря, а сенаторы и аристократические роды в основном осуждали ее.

Однако в первой сцене Шекспир изображает врагами Цезаря не аристократов, а двух народных трибунов — Флавия и Марулла. Это странно, потому что должность трибуна первоначально была создана для того, чтобы защищать права плебеев от посягательств аристократов (именно эта проблема лежит в основе сюжета «Кориолана»). Следовало ожидать, что трибуны станут поддерживать Цезаря, а не противодействовать ему.

Дело в том, что эпизод с трибунами, заимствованный Шекспиром у Плутарха, на самом деле произошел значительно позже; во времена самого Плутарха (ок. 45 — ок. 127 н. э.) он выглядел бы более правдоподобно.

У Шекспира трибуны разгоняют народ, высыпавший на улицы, чтобы приветствовать вернувшегося на родину Цезаря. Один из них, Флавий, восклицает:

Прочь! Расходитесь по домам, лентяи.

      Акт I, сцена 1, строка 1 (перевод Мих. Зенкевича)

«...Порадоваться его триумфу!»

Один из горожан, сапожник, объясняет трибуну:

В самом деле, сударь, мы устроили себе праздник, чтобы посмотреть на Цезаря и порадоваться его триумфу!

Акт I, сцена 1, строки 33—34

Триумф — древний обычай, позаимствованный римлянами у соседей — этрусков, живших намного раньше. Полководец, одержавший победу, торжественно въезжал в город; перед ним шли официальные лица, а за ним — армия и пленники. По украшенным улицам между рядов восторженных зрителей процессия двигалась к Капитолию, где проводили религиозные церемонии. (В целом это было похоже на современные демонстрации, проходящие в Нью-Йорке по Пятой авеню.)

День объявлялся праздничным, с выпивкой и угощением за счет властей, так что горожане наслаждались и победой, и развлечением. Для полководца же это была высочайшая из возможных почестей.

В 46 г. до н. э., за год до событий пьесы, Цезарь вернулся в Рим после девяти лет войны в Галлии и трех лет гражданской войны в Греции, Египте, Малой Азии и Африке. Тогда он побил все официальные рекорды, отпраздновав один за другим четыре триумфа, посвященные победам над четырьмя покоренными народами. Это были галлы, египтяне, понтийцы в Малой Азии и нумидийцы в Африке.

Затем Цезарь отправился в Испанию для последней победоносной битвы и теперь вернулся к своему последнему триумфу.

«Каких заложников...»

Ответ сапожника только усиливает досаду Марулла, он кричит:

Порадоваться? А каким победам?
Каких заложников привел он в Рим,
Чтоб свой триумф их шествием украсить?

      Акт I, сцена 1, строки 35—37

Тут Марулл прав. Цель триумфа — празднование победы римлян над внешним врагом, то есть иностранцами. Но гражданские войны нельзя было считать настоящим завоеванием; римляне сражались с римлянами, при этом победа уравновешивалась поражением, так что никакого триумфа не могло быть.

Во время гражданской войны Цезарь побеждал армии, во главе которых стояли римские полководцы, поэтому он был осторожен и не отмечал такие победы триумфами. Он привозил из походов только пленных иностранцев — даже если это были союзники Рима, которые сражались против него (например, нумидийцы), и римские солдаты, выступавшие против него, которые потерпели поражение.

Однако в последней испанской битве иностранцев не было вовсе. Цезарь воевал только с римлянами, и если бы триумф состоялся, то это был бы триумф в честь победы римлян над римлянами. Настоящего «завоевания» не было, настоящих «заложников» тоже, так о каком триумфе могла идти речь?

«Забыли вы Помпея?»

Трибуны развивают свою мысль. Марулл говорит:

Забыли вы Помпея? Сколько раз
Взбирались вы на стены и бойницы,
На башни, окна, дымовые трубы,
С детьми в руках и терпеливо ждали
По целым дням, чтоб видеть, как проедет
По римским улицам Помпей великий.

      Акт I, сцена 1, строки 40—45

Гней Помпей (известный под именем Помпея Великого) родился в 106 г. до н. э. и уже в молодости прославился как полководец — во многом благодаря таланту оказываться в нужное время в нужном месте. Он одержал громкие победы в Испании: например, в 77 г. до н. э. над мятежным римским полководцем, которого убили в самый ответственный момент.

За эти первые победы Помпей получил право прибавить титул Magnus (Великий) к своему имени; именно поэтому трибуны говорят о нем как о «великом Помпее».

Но в 67 г. до н. э. Помпей действительно совершил нечто удивительное. К тому времени пираты превратились в настоящий бич для всего Средиземноморья. Они ускользали от римского флота и делали невозможной торговлю. Борьбу с ними поручили Помпею. Его на три года отправили обеспечивать оборону всего побережья Средиземного моря (на расстоянии 50 миль от берега), но он сумел уничтожить пиратов и очистить от них море за три месяца!

Тогда Помпея отправили командовать римскими легионами в Малой Азии. И здесь ему снова неслыханно повезло. Предыдущий римский полководец, талантливый, но непопулярный, почти закончил поход, когда его солдаты восстали. Помпей прибыл, добил остатки врагов, и вся слава досталась ему.

В 61 г. до н. э. в возрасте сорока пяти лет он вернулся в Рим и был встречен триумфом, равного которому Рим тогда не знал. Возможно, именно об этом триумфе говорят трибуны, вспоминая, как народ стремился увидеть великого Помпея.

Помпей не принадлежал к знатному роду и должен был гордиться тем, что сенаторы приняли его как равного. Сенаторы по собственному опыту знали, что знаменитый полководец неаристократического происхождения может оказаться опасным, и зорко следили за ним.

Но Помпей сделал все, чтобы заслужить одобрение сенаторов. С победой вернувшись в Италию в 61 г. до н. э., он распустил армию и остался жить в Риме как простой гражданин. Это стоило ему полной потери влияния. Ему даже не удалось убедить сенат наградить верных ему солдат.

В результате Помпею пришлось искать помощи. Он заключил союз с самым богатым человеком в Риме — Марком Лицинием Крассом и искусным оратором и политиком Юлием Цезарем. В ту пору Цезарь был обедневшим аристократом (тем не менее противостоявшим сенату) и состоял на службе у Красса.

В 60 г. до н. э. эти трое создали так называемый Первый триумвират (латинское слово triumvir означает «три человека») и стали править Римом.

Эта троица воспользовалась своей властью, чтобы разделить страну на провинции и управлять ими. Цезарь, родившийся в 100 г. до н. э., самый способный из троих, получил власть над частью Галлии, находившейся в зависимости от Рима (в нее входили современная Северная Италия и Южная Франция). Он воспользовался этой территорией как базой для завоевания всей Галлии. Одержав первые победы в сорок четыре года, Цезарь поразил всех, ибо оказался гениальным полководцем.

Помпею досталась Испания, но он оставался в Риме, поручив управление провинцией своим помощникам. Внезапная слава Цезаря как полководца не вызывала у него восторга. Что же касается Красса, то он из зависти повел армию на восток воевать с парфянами (захватившими территорию, которая некогда была восточной частью Персидской империи). В 53 г. до н. э. Красс был наголову разгромлен парфянами в битве при Каррах и погиб сам в этом сражении.

В результате Помпей и Цезарь остались вдвоем, лишившись третьего члена союза, который мог бы играть роль посредника.

К тому времени консервативно настроенные сенаторы, напуганные успехом Цезаря и считавшие Помпея менее опасным, решительно заняли сторону последнего.

Помпей, польщенный вниманием аристократов, отдалился от своего бывшего союзника и в конце концов открыто выступил против него. Когда истек срок полномочий Цезаря как наместника Галлии, сенат, опираясь на поддержку Помпея, дерзко приказал Цезарю, оставив своих солдат, немедленно вернуться в Рим. Чтобы закрепить свое требование, сенат подготовил указ, согласно которому римский полководец, приведший в Италию армию из провинции, считался государственным изменником.

Однако Цезарь знал, что если он приедет в Рим без армии, то, вероятно, его немедленно арестуют под любым предлогом и, скорее всего, казнят.

Ненадолго задержавшись на Рубиконе (крошечной речушке, по римским понятиям служившей северной границей Италии), он принял решение. 10 января 49 г. до н. э. Цезарь перешел Рубикон с легионом солдат, и гражданская война началась.

Помпей с удивлением обнаружил, что Цезарь обладает куда большей популярностью и солдаты охотнее идут под знамена Цезаря, а не к нему. Помпей был вынужден бежать в Грецию; большинство сенаторов сделало то же самое. Цезарь преследовал его, и 29 июня 48 г. до н. э. в битве при Фарсалии армия Цезаря разгромила Помпея.

Помпей с горсткой солдат снова бежал, на этот раз в Египет, который еще сохранял независимость от Рима. Однако египетские правители боялись вызвать неудовольствие Цезаря, который зарекомендовал себя успешным полководцем. Поэтому они убили Помпея, едва тот ступил на египетскую землю.

Цезарь все же прибыл в Египет и прожил там некоторое время. Там он и встретил очаровательную юную царицу Клеопатру.

Затем Цезарь отправился в Малую Азию, а оттуда в Африку, чтобы сразиться с легионами, собранными союзниками покойного Помпея и поддерживавших его сенаторов. И лишь затем Цезарь вернулся в Рим для своего четверного триумфа.

«...В крови Помпея?»

Во время четверного триумфа Цезарь ни словом не обмолвился о своей победе над Помпеем. Это был продуманный политический шаг. Он даровал прощение сторонникам Помпея и сделал все, чтобы не бередить их раны. Он стремился объединить Рим и полностью прекратить междоусобицы, приведшие к гражданской войне.

Тем не менее трибуны, разгоняющие толпу, напоминают собравшимся о Помпее, и Марулл укоризненно обращается к ним:

И вот вы платье лучшее надели?
И вот себе устроили вы праздник?
И вот готовитесь устлать цветами
Путь триумфатора в крови Помпея?

      Акт I, сцена 1, строки 51—54

Можно подумать, что выражение «кровь Помпея» относится к побежденному и убитому великому полководцу, но на самом деле речь идет о родственниках Помпея.

У Помпея было два сына, старшего звали так же, как отца: Гней Помпей Великий. Чтобы не путать их, мы будем называть сына Гнеем Помпеем, а отца — просто Помпеем.

После гибели Помпея сенаторы оказывали поддержку его сыну. У Гнея Помпея был флот, который он увел в Африку (в те области, где находится современное государство Тунис); там он соединился с крупнейшей из последних армий, поддерживавших сенаторов. Когда Цезарь разбил ее в 47 г. до н. э., Гней Помпей бежал в Испанию.

После четверного триумфа Цезарю противостояла только Испания. Цезарь привел туда свои легионы, и в марте 45 г. до н. э. состоялась битва при Мунде (южная Испания).

Армия, поддерживавшая сенат, дралась блестяще и заставила отступить легионы Цезаря. В какую-то минуту Цезарю, должно быть, показалось, что годы неизменных побед рассыплются в прах после одного проигранного сражения (как случилось с Ганнибалом Карфагенским полтора века назад). Отчаяние было так велико, что Цезарь, схватив щит и меч, сам бросился в атаку (к тому времени ему было пятьдесят пять лет), крикнув отступавшим солдатам: «Неужели вы позволите, чтобы вашего полководца взял в плен враг?»

Воодушевившись, отступающие легионы рванулись вперед и победили. Последняя армия сената была наголову разгромлена. Гней Помпей бежал с поля боя, но его настигли, схватили и убили. (Младший сын Помпея выжил и сыграл роль в событиях, разыгравшихся шесть лет спустя и описанных в следующей пьесе Шекспира «Антоний и Клеопатра».)

Сейчас вернувшийся из Испании Цезарь празднует победу над Гнеем Помпеем Младшим. Именно так следует понимать выражение «путь триумфатора в крови Помпея».

«Праздник Луперкалий»

Толпа рассеивается, и пристыженные горожане расходятся по домам, покидая сцену. Флавий предлагает снять украшения, развешанные в честь триумфа. Марулл медлит, так как подобные действия могут быть сочтены святотатством. Он спрашивает:

Но можно ль делать это?
У нас сегодня праздник Луперкалий.

      Акт I, сцена 1, строки 69 — 70

Луперкалий — древний ритуал плодородия, происхождение которого теряется в веках, возможно предшествовавших цивилизации. Он включал жертвоприношение коз, которые всегда славились похотливостью и плодовитостью. (Именно отсюда пошло выражение «козел отпущения».)

Жрецы, проводившие обряд, вырезали у священных животных полоски кожи и бегом обносили их вокруг Палатинского холма, хлеща ими всех встречных. Видимо, каждый, кто получал удар, мог иметь потомство, потому что все бездетные женщины специально приходили к холму.

Праздник Луперкалий проходил ежегодно 15 февраля, поэтому последний триумф Цезаря не имеет к нему отношения (по ходу пьесы выясняется, что праздник состоялся на четыре месяца позже).

Как обычно, в пьесах Шекспира время сжимается (такое сжатие не только необходимо по театральным соображениям, но и имеет самостоятельную драматургическую ценность); таким образом, между разгоном горожан и следующим диалогом трибунов проходит четыре месяца. Больше о триумфе не говорится ни слова.

Судя по первой сцене, можно подумать, что триумф почему-то отменили и он не состоялся. Конечно, это не так. Главная задача данной сцены — показать, что у Цезаря есть противники.

«И в страхе рабском...»

Флавий не обращает внимания на возможность обвинения в святотатстве. Намного важнее сопротивляться притязаниям Цезаря. Он говорит:

Из крыльев Цезаря пощиплем перья,
Чтоб не взлетел он выше всех других;
А иначе он воспарит высоко
И в страхе рабском будет нас держать.

      Акт I, сцена 1, строки 75—78

В отличие от нынешнего времени политическая борьба в эпоху Цезаря не включала борьбу за гражданские свободы. С одной стороны, существовала власть сената, когда-то почитаемая, а ныне продажная и отмирающая. С другой стороны — Юлий Цезарь, стремившийся к личной диктатуре, был намерен провести кардинальную реформу управления и централизовать власть.

Независимо от формы правления, свободы для простого народа не было нигде, в том числе и в Риме. Однако при Цезаре власть стала бы более эффективной, а страна — более процветающей. Это подтверждает следующий факт: когда наследник и преемник Цезаря создал правительство цезарианского типа, Рим два века не вел войн и жил припеваючи.

Тогда у римских авторов появилось время поразмыслить и с тоской вспомнить события нескольких десятилетий, предшествовавших возникновению империи, бурную политическую жизнь и столкновение интересов выдающихся личностей. Этим авторам казалось, что они и их патроны сенаторы жили в золотой клетке (действительно, сенаторам сильно доставалось, когда недоверчивые императоры подозревали их в очередном заговоре). Именно тогда возникла мода вспоминать дни Римской республики с ностальгической тоской.

Позже сенаторов эпохи Цезаря стали называть республиканцами и считать их борцами за свободу. Их идеализировали, и в таком виде они дошли не только до эпохи Шекспира, но и до нашего времени. Однако строить иллюзии не стоит. В понимании сенаторов «свобода» была свободой для небольшой группы продажных аристократов, беззастенчиво грабивших государство.

«Кальпурния!»

Действие перемещается в другую часть Рима. Цезарь и сопровождающие его лица идут на праздник Луперкалий. Первая реплика Цезаря в пьесе адресована жене:

Кальпурния!

      Акт I, сцена 2, строка 1

Жен у Цезаря было три. На первой он женился в 83 г. до н. э., когда ему не было и семнадцати лет. Его жена была дочерью радикального политика, выступавшего против сената; возможно, именно благодаря этому браку у Цезаря появилось отрицательное отношение к республиканской власти. Когда победу в сенате одержали консерваторы, устроившие кровавую баню своим противникам, тесть Цезаря был убит, а самому Цезарю велели развестись с женой. Как ни удивительно, он отказался! Это могло обойтись ему очень дорого; жизнь молодому человеку спасли лишь аристократические связи.

Первая жена Цезаря умерла в 67 г. до н. э., и он вступил в политически выгодный второй брак, женившись на Помпее, дочери Помпея Великого, который тогда находился в зените славы.

В 62 г. до н. э. некий молодой повеса по имени Публий Клодий (прозванный Пульхер, то есть «красавчик») позволил себе дерзкую, но очень неудачную шутку. Он надел женское платье и пробрался в дом Цезаря, где в тот момент проходила религиозная церемония, на которой могли присутствовать лишь женщины.

Его разоблачили, после чего разыгрался громкий скандал. Поползли слухи, что юноше удалось пробраться в дом только потому (иначе это было бы невозможно), что юноша являлся любовником Помпеи. Почти наверняка Помпея была не виновата, но Цезарь немедленно развелся с ней, произнеся знаменитую фразу: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений». Возможно, он просто устал от Помпеи и воспользовался благовидным предлогом для развода.

После создания триумвирата с Помпеем и Крассом Цезарь женился в третий, и последний, раз. Кальпурния была дочерью одного из друзей Помпея, так что и этот брак был в каком-то смысле политическим.

«На пути его»

Цезарь отдает Кальпурнии простой приказ:

Когда начнет Антоний бег священный,
Встань прямо на пути его.

      Акт I, сцена 2, строки 3—4

Похоже, что Антоний — один из тех, кто будет бежать на Луперкалиях с бичами из козьей шкуры. Поскольку у Кальпурнии нет детей, а Цезарь хотел бы иметь наследника, ей полезно получить удар.

Упоминаемый здесь Антоний вошел в историю как Марк Антоний. Он родился в 83 г. до н. э.; следовательно, в данный момент ему тридцать восемь лет. Антоний, приходившийся Цезарю родственником со стороны матери, присоединился к полководцу, когда тот находился в Галлии, и с тех пор оставался его преданным сторонником.

Марк Антоний стал трибуном в 49 г. до н. э., когда Помпей и сенат пытались заставить Цезаря вернуться в Италию без армии. Марк Антоний и второй трибун делали все возможное, чтобы помешать сенату, а затем бежали к Цезарю, заявив, что опасаются за свою жизнь. Хотя трибунов никто не тронул и им ничто не угрожало, Цезарь получил удобный предлог, и его армия перешла Рубикон.

Пока Цезарь вел гражданскую войну в Греции и Египте, Марк Антоний держал оборону в Риме, однако делал это не слишком успешно. Тем не менее Цезарь продолжал ценить его за абсолютную преданность, и они оставались вместе до самого конца.

«...Ид мартовских»

Тут кто-то окликает Цезаря по имени. Это прорицатель — человек, который предвидит будущее. На этот раз его предсказание недвусмысленно:

Остерегись ид мартовских.

      Акт I, сцена 2, строка 18

Чтобы понять, что такое иды, нужно вспомнить римский календарь, с современной точки зрения чрезвычайно неудобный.

В каждом римском месяце были три ключевые даты; и другие дни определяли как «бывшие за столько-то дней до ключевой даты». Однако сами ключевые даты тоже не имели постоянного места; оно в каждом месяце было разным.

Первый день любого месяца назывался календами данного месяца.

Вскоре после календ наступали ноны. Ноны приходились на пятый день в январе, феврале, апреле, июне, августе, сентябре, ноябре и декабре, а в марте, мае, июле и октябре — на седьмой.

Слово «ноны» означает девять, потому что от них до третьей ключевой даты — ид — проходит девять дней (считая день самих ид). Таким образом, иды в марте, мае, июле и октябре приходятся на пятнадцатый, а в остальные месяцы — на тринадцатый день.

Из сказанного следует, что Мартовскими идами мы сегодня назвали бы 15 марта. Однако праздник Луперкалий, отмечаемый 15 февраля, происходит не в Февральские иды, так как в данном месяце иды приходятся на 13 февраля.

«Я не любитель игр...»

Однако Цезарь не обращает никакого внимания на мистическое предупреждение и идет на праздник. Сцену с прорицателем Шекспир не придумал, а заимствовал у Плутарха.

Конечно, это не означает, что подобное было в действительности. Случившееся в Мартовские иды было так драматично и настолько изменило ход истории, что впоследствии возникло множество легенд о предшествовавших этому событию предсказаниях и сверхъестественных явлениях. Эпизод с предсказателем — лишь наиболее сценичный и драматичный из них.

После ухода Цезаря и его свиты на сцене остаются двое: Брут и Кассий. Кассий спрашивает, пойдет ли на праздник Брут. Брут отвечает, что не пойдет, потому что

Я не любитель игр, и нет во мне
Той живости, как у Антония.

      Акт I, сцена 2, строки 28—29

Да, он не любитель игр — иными словами, не отличается веселостью и легкомыслием. Римлян почему-то вообще изображают в литературе людьми мрачными, напыщенными, самодовольными, то и дело произносящими громкие фразы. Именно таков Брут в пьесе Шекспира.

Этот Марк Юний Брут родился в 85 г. до н. э.; в данный момент ему сорок лет.

Идеальным республиканцем Брута сделали историки более позднего времени, однако в реальной жизни он был далеко не идеален.

Начнем с того, что он приходился племянником Катону, одному из наиболее ожесточенных и непримиримых врагов Цезаря. Поэтому вовсе не удивительно, что и сам Брут был врагом Цезаря. Действительно, в Греции он сражался на стороне Помпея, а после его разгрома попал в плен.

Однако Цезарь, последовательно проявлявший в своей политике терпимость к врагам, видимо, считал, что так он превратит их в друзей и залечит раны, нанесенные гражданской войной. Поэтому Брута простили и выпустили на свободу.

Казалось, в отношении Брута политика Цезаря оказалась успешной, потому что, судя по его поведению, он отрекся от Помпеи и превратился в искреннего цезарианца. Когда Цезарь отправился в Африку добивать армии сената, одним из главных вождей которых был дядя Брута Катон, Брут продолжал оставаться одним из приближенных Цезаря и преданно служил ему в провинции Цизальпинская Галлия (ныне Северная Италия).

Но позже он снова покинул Цезаря, теперь уже раз и навсегда. Благодаря позднейшей идеализации создалось впечатление, будто Брут действовал, руководствуясь своими принципами и убеждениями, однако, зная, как развивалась его карьера до времени, описанного в «Юлии Цезаре», понимаешь, что он был всего-навсего самовлюбленным отступником.

Кассий

Брут не хочет, чтобы его «нелюбовь к играм» помешала Кассию получить удовольствие. Он говорит:

Но не хочу мешать твоим желаньям
И ухожу.

      Акт I, сцена 2, строки 30—31

Кассий, полное имя которого Гай (или Кай) Кассий Лонгин, опытный солдат. Во время парфянского похода Красса он был ближайшим помощником последнего. После оглушительного разгрома (объяснявшегося главным образом бездарностью Красса как полководца), когда погибла практически вся римская армия, Кассий принял командование и сумел вернуть на родину остатки легионов.

Сначала Кассий тоже был сторонником Помпея, однако после поражения Помпея Кассий проявил переоценку ситуации. Он не был взят в плен, но понял, что победу одержит Цезарь, а потому решил перейти на сторону сильнейшего. Он последовал за Цезарем в Малую Азию и сдался на милость победителя. Цезарь простил Кассия и взял его на службу.

Кассий был женат на сестре Брута и, следовательно, приходился ему зятем.

«Доблесть скрытую свою...»

Брут готов уйти, но Кассий мягко удерживает его. У него свои планы на Брута; и, чтобы добиться своего, Кассий начинает соблазнять его, прибегнув к лести. По его словам, Брут слишком скромен и недооценивает себя:

И сожаления достойно, Брут,
Что не имеешь ты зеркал, в которых
Ты мог бы доблесть скрытую свою
И тень свою увидеть.

      Акт I, сцена 2, строки 35—38

Идеализация Брута настолько общепризнана, что большинству читавших или видевших пьесу кажется, будто Брут представлен в ней героем; действительно, «Юлия Цезаря» часто ставят подобным образом. Однако, если вчитаться в текст, становится ясно, что Шекспир не испытывает к Бруту симпатии и изображает его достойным скорее презрения, а не восхищения.

Кассий сетует на скромность Брута, но в Бруте, изображенном Шекспиром, нет и намека на скромность. Он всегда с удовольствием выслушивает лесть и часто превозносит свои заслуги. Кассий вовсе не считает Брута скромным и весь остаток сцены пытается заручиться поддержкой зятя, играя на его тщеславии.

«Избрал его в цари»

Поток лести Кассия прерывают крики, доносящиеся издалека. Брут восклицает:

Что там за крик? Боюсь я, что народ
Избрал его в цари.

      Акт I, сцена 2, строки 79—80

Слово «царь» неизменно пугало римлян, заставляя их вспоминать времена далеких предков и ненавистного Тарквиния. Легенда о Тарквиний была известна каждому римскому мальчишке так же, как американскому школьнику известна легенда о Георге III; упоминание о том и другом тут же пробуждало республиканские чувства.

Кроме того, не следует забывать, что два века, предшествовавшие правлению Юлия Цезаря, Рим почти постоянно воевал с разными эллинистическими государствами Восточного Средиземноморья, которые возглавляли цари. Цари были врагами, и поэтому их ненавидели; римские республиканцы всегда наголову разбивали царей, поэтому институт монархии окутывала аура поражений.

Таким образом, перед Цезарем, получившим власть над Римом, вставала дилемма. Он должен был реформировать управление, переживавшее застой и ставшее недееспособным, но сделать это простыми законодательными средствами было нельзя. Законы утверждал сенат, а сенат был настроен враждебно и ставил ему палки в колеса. Следовательно, Цезарь должен был стать диктатором и сам издавать указы.

Римская правительственная система предусматривала случаи, когда при определенных условиях позволялось управлять с помощью указов. Разрешалось избрать официальное лицо, которое обладало правом шесть месяцев управлять государством с помощью указов. Такое лицо называли диктатором (от латинского слова, означающего dico («говорить»), потому что все сказанное диктатором без проволочек становилось законом). Самым знаменитым и легендарным из ранних диктаторов был Цинциннат, который на несколько дней принял эти полномочия в 458 г. до н. э. ввиду крайней необходимости.

Позже этот способ правления применялся более широко. В 81 г. до н. э. римский полководец Луций Корнелий Сулла объявил себя диктатором и оставался им в течение двух лет. Это было сделано при попустительстве сената, который благоволил к Сулле.

Цезарь воспользовался этим прецедентом, но обратил его уже против сената. Он захватил власть во время гражданской войны, а во время четверного триумфа объявил себя диктатором на десять лет. После испанского триумфа, которым начинается пьеса, он стал пожизненным диктатором.

Цезарь использовал свое диктаторство для реализации программы реформ. Он пытался реформировать сенат, вырвав из его рук нескольких олигархов, которые монополизировали власть, и обеспечить туда приток членов знатных родов из провинций. Был расширен список лиц, имевших право на римское гражданство, пересмотрен процесс сбора налогов, перестроены города, улучшена торговля, приняты законы, укреплявшие моральное единство общества, и календарь, практически не отличающийся от нынешнего. Цезарь даже основал первую публичную библиотеку.

Однако поста пожизненного диктатора Цезарю было недостаточно. После его смерти снова началась бы борьба за власть и все реформы были бы уничтожены. Смерть диктатора была выгодна противникам Цезаря и подвигла их на его убийство. Но если бы Цезарь стал царем, после его смерти власть перешла бы к его ближайшему наследнику, так что убивать царя было бы бессмысленно.

Консервативные сенаторы, ненавидевшие Цезаря и его реформы, приписывали ему (возможно, не без оснований) желание стать царем. В их руках это обвинение становилось грозным оружием. Консерваторы подчеркивали стремление Цезаря к царской власти, надеясь, что ненавистное слово оттолкнет от него народ.

С другой стороны, консерваторы боялись, что популярность проводимых Цезарем реформ может пересилить страх перед словом «царь» и что обожающий Цезаря плебс может воспользоваться каким-нибудь праздником (вроде тех же Луперкалий) и предложить ему царский титул, и сенат, хоть и против воли, будет вынужден подчиниться. И если это свершится, надеяться на прекращение реформ будет слишком поздно.

Именно этого и испугался Брут, услышав крики.

«Из волн ревущих Тибра...»

Страх Брута при мысли, что Цезарь может стать царем, подстегивает Кассия. Он играет на этой боязни, доказывая, что недостойно поклоняться простому смертному, притом далеко не самому лучшему. В качестве доказательства Кассий приводит историю о соревновании между ним и Цезарем.

В один холодный день Цезарь якобы предложил Кассию переплыть наперегонки реку, но устал первым и стал звать на помощь. Кассий говорит:

Как славный предок наш Эней из Трои
Анхиза вынес на своих плечах,
Так вынес я из волн ревущих Тибра
Измученного Цезаря...

      Акт I, сцена 2, строки 112—115

Длина Тибра составляет 252 мили (403 км); по протяженности это вторая река в Италии. Великие столицы часто располагаются на берегах и более коротких рек (например, Темзы, Сены или Шпрее), но Рим расположен в 20 милях (32 км) от устья реки; в этом месте Тибр неширок, поэтому ни о каких «ревущих волнах» не может быть и речи.

Здесь Шекспир снова упоминает об Энее как о предке римлян (см. в гл. 2: «Крепчайшим луком Купидона...»).

«Как Колосс...»

Кассий строит свою речь очень искусно: он не обвиняет Цезаря в тирании и жестокости и не чернит его реформы.

Он говорит только о физической слабости и пошатнувшемся здоровье Цезаря, стремясь убедить Брута в неполноценности диктатора и надеясь, что непомерное тщеславие помешает Бруту подчиняться такому властителю.

Кассий умудряется так описать величие Цезаря и ничтожность Брута, что Брут теряет самообладание. Кассий говорит:

Он, человек, шагнул над тесным миром,
Возвысясь, как Колосс; а мы, людишки,
Снуем у ног его и смотрим — где бы
Найти себе бесславную могилу.

      Акт I, сцена 2, строки 135—138

Колосс — статуя бога солнца, воздвигнутая на острове Родос в 280 г. до н. э. в ознаменование успешной защиты острова, осажденного македонским полководцем Деметрием. Почему гигантскую статую назвали колоссом, неизвестно, однако это изображение Гелиоса, самая большая статуя в греко-римском мире, имевшая высоту 105 футов (32 м), получило название Колосса Родосского и считалось в древности одним из семи чудес света.

Однако статуя недолго радовала глаз тех, кто считал главным достоинством скульптуры ее размеры. В 224 г. до н. э. она была разрушена землетрясением, простояв немногим больше полувека.

После этого легенда с каждым годом делала статую все более грандиозной, пока, наконец, не стали говорить о том, что она возвышалась над всем родосским портом и что входившие и выходившие из бухты корабли проплывали между ее ногами. Конечно, это невозможно, так как древние греки не обладали материалами и техникой, позволявшими соорудить статую с таким большим пролетом.

Тем не менее картина получается красочная, и Кассий, описывая статую, которой не существовало уже почти два века, использует этот образ, чтобы разжечь в Бруте тщеславие и зависть.

«Брут — не ты...»

Кроме того, Кассий играет и на гордости Брута своим происхождением, говоря:

...Брут — не ты, а славный предок твой —
Сумел бы от тирана Рим спасти,
Будь тот тиран сам дьявол.

      Акт I, сцена 2, строки 159—161

Брут считает себя наследником Луция Юния Брута, который, согласно легенде, возглавлял тех, кто сверг царя Тарквиния и основал Римскую республику.

«У Цицерона...»

Искусное обольщение Кассия делает свое дело, и тщеславный Брут признается, что нынешнее состояние Рима его не устраивает.

Беседу прерывает новое появление Цезаря и его свиты, они возвращаются с праздника.

Цезарь явно разгневан, а сопровождающие его растеряны. Удивленный Брут говорит Кассию:

Кальпурния бледна; у Цицерона
Глаза, как у хорька, налиты кровью.
Таким он в Капитолии бывает,
Когда сенаторы с ним не согласны.

      Акт I, сцена 2, строки 185—188

Хотя в пьесе роль Марка Туллия Цицерона эпизодическая, однако в те годы он занимал в Риме весьма видное положение и был вторым после Цезаря.

Цицерон родился в 106 г. до н. э., принадлежал к среднему классу и получил блестящее образование в Греции. Он вернулся в Рим в 77 г. до н. э. и вскоре прославился как выдающийся юрист и оратор (одно другому способствовало). Он стал известен, когда в 74 г. до н. э. привлек к суду самого коррумпированного из римских наместников провинций — некоего Гая Верра.

В 63 г. до н. э. Цицерон достиг пика своей карьеры, разоблачив опасный заговор против Римской республики, возглавлял который запутавшийся в долгах аристократ Луций Сергий Катилина, и добился казни его вожаков.

После этого слава Цицерона пошла на убыль. Он не был ни достаточно смел, ни достаточно искусен, чтобы противостоять Цезарю. Более того, Цезарь натравил на Цицерона своего клеврета Публия Клодия (того самого, который прокрался на женскую религиозную церемонию и дал Цезарю повод, чтобы развестись с женой), угрозы и насмешки которого заставили Цицерона в 59 г. до н. э. покинуть Италию.

Марк Антоний тоже ненавидел Цицерона, потому что приемный отец Антония был связан с Каталиной и попал в список казненных. Ненависть была взаимной.

Цицерон был другом Помпея и считал, что тот способен править Римом и противостоять Цезарю. Когда выяснилось, что Помпею удастся удержать Италию, и он был вынужден бежать в Грецию, недовольный Цицерон бежал вместе с ним. Недовольство его все росло, и после битвы при Фарсалии Цицерон вернулся в Италию, предпочтя сдаться на милость победителя, а не бороться за заведомо проигранное дело. Цезарь не разочаровал Цицерона: он простил великого оратора и обращался с ним милостиво. Впоследствии Цицерон соблюдал по отношению к Цезарю осторожный нейтралитет, не осуждая его реформы открыто, но и не поддерживая их.

Цицерон был оратором, а не воином и предпочитал словесные поединки в сенате поединкам с мечом в руках на поле боя. Его налившиеся кровью глаза (похожие на красные глаза хорька) напомнили Бруту, как выглядел Цицерон во время сенатских дебатов.

«На то я Цезарь»

Брут и Кассий с удивлением следят за Цезарем и его свитой, а Цезарь, в свою очередь, следит за ними. Говоря о Кассии с Антонием, он произносит знаменитую и часто цитируемую фразу:

А Кассий тощ, в глазах холодный блеск.
Он много думает, такой опасен.

      Акт I, сцена 2, строки 194—195

[В оригинале — hungr look («голодный вид»). — Е.К.] Упомянув о мрачности Кассия и его неумении веселиться, стимулирующем зависть, Цезарь, спохватившись, поспешно добавляет:

Я говорю, чего бояться надо,
Но сам я не боюсь: на то я Цезарь.

      Акт I, сцена 2, строки 211—212

У Шекспира Цезарь выглядит ходульно. Он напоминает скорее говорящую статую, чем живого человека.

Это неверно и противоречит истории. Согласно всем источникам, Цезарь обладал бесконечным обаянием и мог переубедить кого угодно, если на это был хоть малейший шанс. Как оратор он уступал только Цицерону; дошедшие до нашего времени «Записки о галльской войне», где описываются галльская и гражданская войны, доказывают, что он был великолепным писателем.

Цезарь был чрезвычайно умным и способным человеком. Картонная фигура, изображенная Шекспиром, не имеет ничего общего с реальностью; портрет диктатора, созданный Джорджем Бернардом Шоу в пьесе «Цезарь и Клеопатра», куда ближе к действительности.

Почему у Шекспира Цезарь выглядит таким неодухотворенным? К несчастью, во времена Шекспира было принято изображать древних римлян именно так. Эта мода возникла с легкой руки римского философа Луция Аннея Сенеки, создававшего свои произведения через сто лет после смерти Цезаря. Пьесы Сенеки отличает невероятная претенциозность, они полны кровью, ужасом, гневом и пустыми напыщенными речами.

Увы, публике эти пьесы нравились, поэтому драматурги нового времени были вынуждены им подражать. Шекспир тоже писал трагедии в стиле Сенеки; наиболее ярким примером является «Тит Андроник».

В 1553 г. французский поэт Марк Антуан Мюре написал по-латыни трагедию «Юлий Цезарь». Он следовал стилю Сенеки и изобразил Цезаря напыщенным манекеном. Пьеса тоже пользовалась популярностью; многие считают, что Шекспир был просто вынужден изображать Цезаря подобным образом, поскольку публика привыкла к такому изображению и других вариантов не принимала.

Можно представить, что Шекспир делал это против воли, так как претензии Цезаря на бесстрашие тут же сменяет признание великого человека в собственных слабостях. Цезарь говорит Марку Антонию:

Стань справа, я на это ухо глух,
Откройся, что ты думаешь о нем.

      Акт I, сцена 2, строки 213—214

«Ему предложили корону...»

Цезарь и его сторонники уходят, но Кассий задерживает одного из них. Это Каска, которого Шекспир изображает грубым, необразованным типом, он не читает книг и гордится этим. Такова исчерпывающая характеристика Публия Сервилия Каски, которого история запомнила лишь благодаря его участию в заговоре, задуманном Кассием.

Когда Каску спрашивают, что случилось с Цезарем на празднике, он отвечает:

Ну, ему предложили корону, и когда ему поднесли ее, то он отклонил ее слегка рукой, вот так; и народ начал кричать.

Акт I, сцена 2, строки 220—222

Видимо, Марк Антоний воспользовался приподнятым настроением толпы и энтузиазмом, с которым она приветствовала диктатора Юлия, чтобы поднести ему льняную налобную повязку, украшенную лаврами. Лавр был тесно связан со старой римской традицией. Это символ победы; согласно обычаю, позаимствованному у греков, лавровым венком увенчивали победителя Олимпийских игр.

Однако у восточных царей налобная повязка с лаврами была диадемой, символом монархической власти. Если бы Цезарь надел лавровый венок, это автоматически означало бы, что он претендует на трон. (В более поздние времена лен сменило золото; в результате символом царской власти стал золотой обруч, или корона. Шекспир сознательно превращает диадему в корону, чтобы не сбивать с толку публику.)

Расчет Цезаря ясен. Благодаря лавру диадема кажется безобидной и типично римской. Он делает вид, что отвергает ее, надеясь, что возбужденная толпа заставит диктатора принять корону. Тогда Цезарь мог бы оправдываться тем, что стал царем по воле народа.

К несчастью, толпа реагировала по-другому. Вместо того чтобы потребовать от Цезаря принять корону, народ радостно приветствовал отказ от нее. Марк Антоний повторял свою попытку дважды, и собравшиеся дважды дружно вопили от восторга, когда Цезарь отклонял корону. Ничего удивительного, что Цезарь разозлился. Его хитрость не удалась, и он попал в дурацкое положение.

Кассий и его единомышленники разгадали замысел Цезаря. Диктатор стремился стать царем, и если уловка не удалась сегодня, то удастся завтра. Нужно было остановить Цезаря любой ценой.

«С пеной у рта...»

Каска наглядно описывает гнев и разочарование диктатора. Он говорит, что после третьего отказа Цезарь

...упал посреди площади с пеной у рта, и язык у него отнялся.

Акт I, сцена 2, строки 252—253

Иными словами, у Цезаря случился эпилептический припадок. Однако не стоит доверять легенде, что Цезарь страдал эпилепсией. Римский историк Гай Светоний Транквилл, написавший серию скандально известных жизнеописаний первых римских императоров через полтора века после смерти Цезаря, сообщает, что во время битвы с Цезарем дважды приключался приступ «падучей болезни». Однако вряд ли Светонию можно верить.

Шекспир вкладывает в уста Каски еще одну реплику, прочно вошедшую в обиход. На вопрос о том, что сказал Цицерон, Каска отвечает, что Цицерон говорил по-гречески и

...те, кто понимали его, пересмеивались и покачивали головами, однако для меня это было греческой тарабарщиной.

Акт I, сцена 2, строки 282—284

«Лишены права произносить речи»

Затем Каска говорит:

Могу сообщить вам еще одну новость: Марулл и Флавий за снятие шарфов со статуй Цезаря лишены права произносить речи.

Акт I, сцена 2, строки 284—286

Марулл и Флавий — это трибуны из первой сцены; похоже, они наказаны за свои действия во время испанского триумфа, состоявшегося несколько месяцев назад. Вообще-то эта сцена придумана Шекспиром; ничего подобного нет ни в одном историческом источнике.

Однако Плутарх намекает на причастность этих трибунов к тому, что произошло на празднике Луперкалий. Когда Цезарь отверг диадему, кто-то надел ее на статую Цезаря, видимо пытаясь поднять энтузиазм римлян и возбудить в них желание сделать Цезаря царем. Один из трибунов снял диадему, и плебс приветствовал это радостными криками; именно этот намек послужил Шекспиру материалом для первой сцены. Шекспир говорит, что трибунов «лишили права произносить речи»; это выглядит так, словно их казнили. Однако, по словам Плутарха, трибунов просто отстранили от исполнения обязанностей.

«Брута ж любит»

Каска уходит; Брут следует за ним. На сцене остается один Кассий. С мрачной улыбкой он произносит монолог о том, как легко управлять Брутом:

Брут, благороден ты, но все ж я вижу,
Что благородный твой металл податлив.

      Акт I, сцена 2, строки 308—310

Брута на протяжении всей пьесы называют честным и благородным, но в его поступках эти качества не проявляются. Он не только тщеславен и завистлив, но еще и глуп. Кассий собирается подбросить в окно Брута письма, написанные разным почерком, восхваляющие его и призывающие спасти государство. Он уверен, что колоссальное тщеславие и не уступающая ему тупость Брута позволят этой детской хитрости увенчаться успехом.

Но зачем Кассию вообще понадобился этот тщеславный глупец? Похоже, участие Брута способно разрушить любой заговор. Далее это подтверждается; Шекспир недвусмысленно показывает, что описанный в пьесе заговор закончился крахом только из-за глупости Брута. Кассий отвечает на этот вопрос в своем монологе:

Меня не терпит Цезарь, Брута ж любит.

      Акт I, сцена 2, строка 313

Позднейшие историки подчеркивают дружеское отношение Цезаря к Бруту, потому что оно делает последующие события более драматическими. Впрочем, есть одно доказательство, что эти чувства существовали не только на словах.

Когда Цезарь вернулся в Рим для своего первого триумфа, Кассий и Брут стремились получить пост претора (должность, соответствующая нынешнему мэру). Цезарь назначил на этот пост Брута, хотя был вынужден признать, что Кассий больше подходит для исполнения этих обязанностей.

Странная симпатия Цезаря к Бруту и то, что когда-то Цезарь тесно общался с его матерью, породили легенду о том, что Брут был незаконным сыном Цезаря. Однако любители скандалов всегда предпочитают вымыслы фактам, так что относиться к этому всерьез не следует.

Из текста пьесы становится ясно, что Брут нужен Кассию еще и потому, что с его помощью заговорщикам будет легче подобраться к очень осторожному Цезарю.

«...В Капитолий завтра?»

Между второй и третьей сценами проходит месяц, однако благодаря стремительному темпу пьесы этот перерыв остается незамеченным. В третьей сцене происходит встреча Каски с Цицероном. Каска встревожен и в ответ на вопрос Цицерона рассказывает о многочисленных сверхъестественных явлениях, свидетелем которых он был. Но Цицерон на это не реагирует. Он отвергает небылицы и деловито спрашивает:

Придет ли Цезарь в Капитолий завтра?

      Акт I, сцена 3, строка 36

Иными словами, сцена происходит накануне Мартовских ид. Сегодня 14 марта, а на следующий день Цезаря вызывают в сенат, чтобы сообщить ему очень важную новость.

Цезарь собирается вести армию на восток, против парфян, девять лет назад убивших Красса и уничтоживших почти все его войско; поражение римлян так и осталось неотомщенным. Однако до отъезда Цезаря нужно уточнить кое-какие вопросы.

Возможно, Цезарь не хочет покидать Рим, не решив вопроса о царской власти; может быть, он созвал сенат для того, чтобы заставить сенаторов признать его царем.

Возможно ли это? Может быть, он с притворной неохотой примет титул, а потом надолго уедет из Рима, после чего в городе снова начнется междоусобица? Или он созвал сенат для официального подписания декларации о войне с парфянами и выборов «регента» Рима на время его отсутствия? Теперь мы этого уже не узнаем.

Однако заговорщики считали, что им известны намерения Цезаря. Они были уверены, что Цезарь жаждет получить царскую корону. Если так, то помешать сенату удовлетворить эту жажду можно было только одним способом: остановив Цезаря еще до того, как он войдет в Капитолий.

Именно благодаря этой уверенности день 15 марта 44 г. до н. э. стал вехой в мировой истории; согласно возникшим впоследствии легендам, ночь накануне Мартовских ид была полна зловещих предзнаменований. Именно эти легенды Шекспир вставляет в свою пьесу.

В наш материалистический век легко считать, что в ночь с 14 на 15 марта никаких сверхъестественных явлений не было. Это подтверждается свидетельствами самих римлян. Если бы в канун ид действительно наблюдалось что-то ужасное, заговорщики наверняка отказались бы от своего плана из суеверия.

«Но не в Италии»

Цицерон уходит. Появляется Кассий, также встревоженный приметами, и начинает выяснять, как относится Каска к Цезарю. Каска сообщает слухи о планах Цезаря на следующий день.

Сенаторы вновь завтра соберутся,
Чтоб Цезаря провозгласить царем;
И будет он везде — на суше, в море,
Но не в Италии — носить корону.

      Акт I, сцена 3, строки 85—88

Имел ли Цезарь такое намерение? На первый взгляд оно кажется разумным компромиссом. В то время Римским государством управляла Италия, гражданами Рима считались лишь италийские племена, и только они могли по традиции возражать против монархии. Но в римских провинциях такой традиции не было; наоборот, большинство их жителей привыкло к царям. Они бы приняли царя Юлия без возражений, и Италией продолжал бы править диктатор Юлий.

Однако подобный компромисс не имел смысла. Постоянная монархия существовала бы только в провинциях, не имевших военной власти, в то время как в самой Италии, где находилось военное командование, смерть Цезаря стала бы поводом к гражданской войне.

Скорее всего, если бы пришли к такому компромиссу, он был бы недолговечным. Сколько времени понадобилось бы, чтобы Цезаря, ставшего царем повсюду, кроме Италии, посчитали царем и в Италии? Граждане Рима, привыкнув к царскому титулу Цезаря, приняли бы его, как все остальные.

Несомненно, враги Цезаря и его реформ понимали это, а следовательно, любое предложение объявить Цезаря царем было для них совершенно неприемлемо. Одна мысль об этом заставляет Каску присоединиться к заговору, задуманному Кассием.

«...Цинну узнаю»

Входят другие. Каска сразу настораживается (заговор опасен; в случае провала его участникам грозит смерть). Но Кассий успокаивает его:

Я по походке Цинну узнаю.
Он друг наш.

      Акт I, сцена 3, строки 132—133

Это Луций Корнелий Цинна. Его отец и полный тезка был отцом первой жены Цезаря. Цинна-старший являлся одним из самых радикальных римских политиков, выступал против сената и чуть было не возглавил революцию. Однако солдаты Цинны взбунтовались и убили своего вождя в 84 г. до н. э. Тем не менее Цинна-младший присоединился к заговору против Цезаря, составленному партией сенаторов.

Удивительно, что многие из заговорщиков были так или иначе связаны с Цезарем, и больше всех остальных — Брут. Возможно, в этом и заключается причина успеха заговора; Цезарь считал их друзьями.

«Брут Деций и Требоний...»

Называются имена других заговорщиков. Цинна не сразу узнает Каску. Он говорит:

...кто здесь? Метеллий Цимбр?

      Акт I, сцена 3, строка 134

Затем, когда Кассий готовится отвести собравшихся в безопасное место, он спрашивает:

Брут Деций и Требоний тоже там?

      Акт I, сцена 3, строка 148

Гай Требоний, как и Цезарь, был аристократом, но (опять-таки как Цезарь) активно выступал за реформы и упорно работал в сенате, продвигая законы, предлагаемые Цезарем. Он воевал в Галлии под началом Цезаря и в 45 г. до н. э. (за год до описываемых событий) благодаря помощи Цезаря стал консулом (то есть градоначальником Рима). Конечно, власти у консула было намного меньше, чем у диктатора, но пост считался очень почетным.

Что же касается Деция Брута, то это ошибка Шекспира, читавшего Плутарха в издании Норта и автоматически повторившего опечатку. На самом деле этого человека звали Децимом Юнием Брутом. Он принадлежал к тому же роду, что и Марк Юний Брут, который в этой пьесе значится как просто Брут. На всем протяжении пьесы второго Брута называют Децием, и я буду делать то же самое, потому что это позволяет не путать двух Брутов.

Деций — еще один из военачальников, служивших под началом Цезаря во время завоевания Галлии. Одно время он командовал флотом, а после победы Цезаря два года был наместником в Галлии. Он был настолько близок к Цезарю, что диктатор даже включил его в список своих наследников на случай, если никто из членов его собственной семьи не переживет Деция.

«Доблестного Брута...»

Все заговорщики занимают высокое положение, однако им необходим более авторитетный лидер. Цинна говорит:

О Кассий, если б мог ты
И доблестного Брута к нам привлечь.

      Акт I, сцена 3, строки 140—141

Чуть позже Каска объясняет:

Народ глубоко почитает Брута.
То, что казалось бы в нас преступленьем,
Поддержкою своею, как алхимик,
Он в доблесть претворит и в добродетель.

      Акт I, сцена 3, строки 157—160

Иными словами, авторитет Брута необходим заговорщикам, чтобы превратить чудовищное злодеяние в добронравное деяние.

Кассий сообщает собравшимся свой план, как соблазнить «доблестного» Брута с помощью фальшивых писем, и даже просит заговорщиков помочь доставить их.

«Нет у меня причины личной...»

Действие перемещается в дом Брута. Брут не может уснуть. Он хочет присоединиться к заговору, но для этого требуется какая-то благородная причина. Он не может признаться ни другим, ни даже самому себе, что поддался искусной игре Кассия на тщеславии Брута. Он говорит:

...нет у меня
Причины личной возмущаться им,
Лишь благо общее. Он ждет короны;
Каким тогда он станет, вот вопрос.

      Акт II, сцена 1, строки 11—13

Похоже, это и есть та «благородная причина», которую искал Брут: как власть изменит Цезаря. Брут решает, что он изменится в худшую сторону.

Пусть будет он для нас яйцом змеиным,
Что вылупит, созрев, такое ж зло.
Убьем его в зародыше.

      Акт II, сцена 1, строки 32—34

Иными словами, Брут думает о предупредительном убийстве. Цезаря нужно убить не потому, что он тиран, а потому, что он может стать тираном.

В этом аргументе есть своя логика. История убедительно доказывает, что власть развращает, а потому тирана лучше устранять прежде, чем успел развратиться. Что было бы, если бы Адольфа Гитлера убили в 1932 г.?

И все же такая точка зрения опасна. Если мы согласимся считать справедливым убийство, предшествующее тирании, а не являющееся наказанием за нее, то кто из нас сможет считать себя в безопасности? Никакой правитель не будет застрахован от подозрения в стремлении к тирании, которое рано или поздно проявит себя.

«Сам Эреб...»

Брут получает фальшивые письма, подготовленные для него Кассием, и заставляет себя поверить в благородство задуманного предприятия. Ясно, что Брут собирается примкнуть к заговору, однако его мучит совесть.

Когда заговорщики входят в его дом под прикрытием масок и темноты, Брут осознает постыдность такой конспирации. Он говорит, что участие в заговоре приводит к необходимости прятать лицо:

Ведь если ты его не приукрасишь,
То сам Эреб и весь подземный мрак
Не помешают разгадать тебя.

      Акт II, сцена I, строки 83—85

В одном из самых поэтичных греческих мифов Эреб изображен сыном Хаоса, братом Ночи и отцом Судеб. Однако связанных с ним легенд нет, и в поэзии Эреб, как и здесь, используется в качестве воплощения тьмы. (Иногда Эребом называют некую подземную местность по пути к Аиду.)

«...И Цицерона?»

Все заговорщики в сборе, и Брута официально принимают в их ряды. Кого привлечь еще?

Кассий спрашивает:

Не стоит ли склонить и Цицерона?
Я думаю, он тоже будет с нами.

      Акт II, сцена 1, строки 141—142

Цицерон пользовался в Риме большим авторитетом. В век всеобщей продажности его считали честным человеком, борцом за высокие идеалы. Он был подлинным республиканцем и поддерживал идею сохранения республики, возглавляет которую честный и справедливый сенат. Конечно, Цицерон возражал бы против провозглашения Цезаря царем. Все соглашаются, что Цицерон был бы отличным пополнением их рядов.

Все, кроме Брута, который говорит:

О нет, ему не надо открываться.

      Акт II, сцена 1, строка 150

Согласно Плутарху, Цицерона отвергли, так как сочли его недостаточно решительным и побоялись, что он выдаст заговорщиков.

Действительно, Цицерон был честным гражданином, но при этом не обладал физическим мужеством и большую часть жизни не мог без дрожи смотреть в лицо опасности.

Когда буйный аристократ Клодий (см. в гл. 11: «Кальпурния!») решил запугать Цицерона и напал на его свиту со своими головорезами, Цицерон бежал из страны и довольствовался тем, что писал письма с жалобами на обидчика. Когда в 52 г. до н. э. Клодия убил Милон, возглавлявший соперничавшую с ним группу, Цицерон хотел защищать Милона, но враждебно настроенная толпа заставила его умолкнуть.

Во время гражданской войны между Помпеем и Цезарем Цицерон занял постыдную позицию, пытаясь не оказаться между молотом и наковальней и боясь решительно занять чью-нибудь сторону.

Поэтому у заговорщиков были основания не полагаться на Цицерона, от смелости которого могла зависеть их общая безопасность.

Однако Шекспир заставляет Брута высказать другую точку зрения. Брут возражает, потому что

Он [Цицерон. — Е.К.] никогда поддерживать не станет
Того, что начали другие.

      Акт II, сцена 1, строки 151—152

Брут намекает на тщеславие Цицерона: если знаменитого оратора не сделают вождем, он откажется присоединиться к заговору. Известно, что Цицерон был ужасно тщеславен, но не больше, чем Брут (по крайней мере, тот Брут, которого изображает Шекспир).

Конечно, Брут присоединился к заговору, который «начали другие», но тут же хладнокровно присвоил себе право принимать решения и определять стратегию и тактику. Кассий предлагает кандидатуру Цицерона, но Брут налагает на нее вето. Это соперничество продолжается в течение всей пьесы. Кассий делает разумные и практичные предложения, но Брут неизменно отвергает их.

«Жертв заклатели, не мясники»

Почти тут же Брут заставляет заговорщиков принять неверное решение, делающее крах неизбежным.

Кассий предлагает убить не только Цезаря, но и Антония. Если все согласны на убийство диктатора, то предложение убить и Антония совершенно разумно. Каждая атака приводит к контратаке, что подразумевает необходимость принятия мер по ее предотвращению. Если Цезарь будет убит, а Антоний останется жив, этот опытный, популярный среди солдат полководец получит возможность нанести ответный удар. Если так, то почему бы не убить и его?

Но Брут говорит:

Не слишком ли кровав наш путь, Кай Кассий, —
Снять голову, потом рубить все члены?
В смертоубийстве гнев, а после злоба.
Антоний — лишь часть Цезарева тела.
Мы — жертв заклатели, не мясники.

      Акт II, сцена 1, строки 162—166

[В оригинале: «зависть». — Е.К.]

Может быть, в Бруте заговорило благородство? Шекспир опровергает такое предположение; в сцене убийства заговорщики действуют как мясники, и подталкивает их к этому именно Брут.

Может быть, сыграла роль тупость Брута? Возможно, но, скорее всего, дело в том, что сам Брут, а не Цицерон никогда не станет поддерживать то, что предлагают другие.

Возможно, Брут сам предложил бы убить Марка Антония вместе с Цезарем, если бы первым об этом не заговорил Кассий. Однако теперь, когда Брут примкнул к заговору, он обязан осуществлять руководство, а это легче всего делать, отвергая чужие инициативы.

Кассий, возмущенный слепотой Брута, пытается спорить. Он говорит об Антонии:

Опасаюсь
Я все ж его: он Цезарю так предан.

      Акт II, сцена 1, строки 183—184

Но Брут даже не дает ему закончить. Отныне его слово — закон.

«Бьют часы»

Тут раздается бой часов, и Брут говорит:

Чу! Бьют часы.

      Акт II, сцена 1, строка 192

Это один из самых забавных анахронизмов Шекспира, поскольку механических часов в современном понимании при Цезаре еще не было. В лучшем случае это были водяные часы, но их было мало, и они не били. Бьющие часы, приводившиеся в движение системой опускавшихся грузов, изобрели только в Средние века.

Действительно, в начале той же сцены Брут гораздо точнее говорит о способе определения времени. Мучаясь бессонницей и расхаживая по кабинету, он говорит:

По звездам распознать я не могу,
Далеко ль до утра.

      Акт II, сцена 1, строки 2—3

«Дочь Катона»

Последние приготовления сделаны. Деций берет на себя обязательство помешать Цезарю изменить свое решение и убедить его прийти в Капитолий. Заговорщики договариваются о привлечении новых участников заговора и точном времени встречи. Затем они уходят, и Брут остается один.

Но ненадолго. Входит его жена и требует рассказать, что происходит. Кто приходил? Почему Брут ведет себя так странно? Она имеет право все знать, потому что

Пускай я женщина, но ведь меня
В супруги благородный Брут избрал;
Пускай я женщина, но ведь меня
Все доброй славой чтут как дочь Катона.

      Акт II, сцена 1, строки 292—295

Катон — уже упоминавшийся вождь сторонников Помпея, который руководил антицезарианскими силами в Африке. Полное имя этого человека — Марк Порций Катон; его обычно называли Катоном Младшим, поскольку его прадед, другой Марк Порций Катон (см. в гл. 10: «Сам Катон...»), также занимал важное место в римской истории. Катон Младший был образцом чопорной добродетели. Он сознательно стремился подражать жизненному укладу древних римлян.

Поскольку Катона всегда волновал собственный имидж, это вызывало у других раздражение; поскольку Катон никогда не снисходил до понимания человеческих слабостей, он вызывал у людей гнев; и поскольку он никогда не шел на компромиссы, все его начинания были обречены на провал.

Однако более поздние поколения, не общавшиеся с этим человеком, восхищались его честностью и несгибаемой преданностью своим принципам.

После поражения антицезарианских сил в Африке в битве при Тапсе в 46 г. до н. э. Катон с остатками армии оказался в осажденном городе Утика (на территории современного Туниса). Не желая сдаваться, он покончил с собой, поэтому более поздние историки иногда называют его Катоном Утическим. (В то время как «благородный» Брут, ничем не напоминавший своего стойкого дядю и тестя, перешел на сторону Цезаря и служил под началом последнего.)

У Катона была дочь Порция, приходившаяся Бруту двоюродной сестрой. Они поженились в 46 г. до н. э. и ко времени заговора прожили вместе два года. У каждого из них это был второй брак.

«Себе я рану нанесла...»

Порция — образцовая римская матрона, столь же непривлекательная в своем высоколобом патриотизме, как Волумния (см. в гл. 10: «Лоб Гектора...»). Следуя не слишком красивой истории, рассказанной Плутархом, Шекспир вкладывает в уста Порции следующие слова:

Иль твердость я свою не доказала,
Когда себе я рану нанесла
Сюда в бедро? Коль это я стерпела,
То тайну мужа я не выдам.

      Акт II, сцена 1, строки 299—302

Согласно Плутарху, она поранила себе бедро лезвием, а затем заболела горячкой (видимо, в рану попала инфекция). Выздоровев, жена продемонстрировала Бруту шрам, доказывающий, что она умеет терпеть боль, и заявила, что даже пытки не заставят ее выдать тайну.

Римские легенды часто рассказывают о римлянах, умевших переносить боль из патриотических соображений. Такова легенда о Гае Муции, который на заре республики попал в плен во время осады Рима. Он проник в шатер вражеского полководца с целью убить его, но был пойман. Полководец пытался выведать у Муция сведения о внутренней обстановке в Риме, угрожая ему пытками.

Тогда Муций сам положил правую руку на горевшую лампу и держал ее там, пока она не обуглилась, показывая, что перенесет любые пытки. Возможно, Патриция нанесла себе рану сознательно, вдохновившись легендой о Муции. И возможно, эта легенда не менее правдива, чем легенда о Муции.

Если Порция действительно была тяжело ранена, а Брут и не догадывался об этом, пока не увидел ее, то природа их брака кажется очень странной.

«Кай Лигарий...»

Однако объяснить происходящее Брут не успевает; входит еще один заговорщик, и Порция вынуждена уйти. Брут говорит ей:

То Кай Лигарий, присланный Метеллом.

      Акт II, сцена 1, строка 311

Плутарх называет пришедшего Каем Лигарием, хотя в других местах именует его Квинтом Лигарием. Это сенатор, поддерживавший Помпея и воевавший вместе с Катоном Младшим. После битвы при Тапсе он был взят в плен, но после суда, на котором Лигария защищал Цицерон, Цезарь простил его.

Лигарий присоединился бы к заговору раньше, но он был болен. Однако, узнав подробности, он восклицает:

Клянусь богами Рима, я здоров!
Недуги, прочь!

      Акт II, сцена 1, строки 151—152

Эта история также заимствована у Плутарха, еще один из примеров героизма, которые римляне любили извлекать из исторического прошлого.

«Вещает небо»

В ту ночь, когда Каска видел сверхъестественные предзнаменования, а Брут присоединился к заговору, Цезарь спал сном праведника. Его жене Кальпурнии снились кошмары. Более того, она слышала о являвшихся людям знамениях и на следующий день не хотела, чтобы Цезарь выходил из дому, боясь, что эти знамения сулят ему беду.

Цезарь отказывается верить им и говорит, что знамения предвещают плохое миру в целом, а не ему лично. На это Кальпурния отвечает:

В день смерти нищих не горят кометы.
Лишь смерть царей огнем вещает небо.

      Акт II, сцена 2, строки 30—31

Кометы появляются в небе через нерегулярные промежутки времени; а хвосты придают им чрезвычайно необычный вид; благодаря этому их считали предвестниками несчастий. Кроме того, их появление случалось очень редко. Поэтому необычные ночные события должны были относиться к необычным людям.

Именно на этой вере основана астрология.

Цезарь не рискует насмехаться над астрологией, но насмехается над страхом в двух известных строчках:

Трус умирает много раз до смерти,
А храбрый смерть один лишь раз вкушает!

      Акт II, сцена 2, строки 32—33

«В решенье поколеблются...»

Однако Кальпурния продолжает умолять мужа; в конце концов Цезарь сдается и соглашается послать вместо себя Марка Антония.

Наступило утро, и Деций приходит, чтобы проводить Цезаря в Капитолий. Новость о том, что Цезарь передумал и не выйдет из дому, поражает его. Он быстро переиначивает смысл предзнаменований и намекает на то, что сенаторы будут смеяться над ним. Боязнь показаться смешным действует на Цезаря. Кроме того, Деций коварно добавляет:

Узнай же, что сенаторы решили
Корону поднести тебе сегодня.
Узнав, что ты не явишься, они
В решенье поколеблются...

      Акт II, сцена 2, строки 93—96

Это кажется вполне правдоподобным. Суеверия, свойственные римлянам, начинают брать свое. Во время Луперкалий Цезарь не сумел получить корону с согласия народа. Если он упустит шанс и не заставит сенат провозгласить его царем, это позволит его врагам собрать силы и погубить его план. Причиной многих запечатленных историей успехов Цезаря было то, что он ковал железо, пока горячо; естественно, диктатор не мог упустить такой важный момент.

Цезарь снова передумывает и принимает роковое решение идти в Колизей.

«Прочти, великий Цезарь»

Согласно Плутарху, которого пересказывает Шекспир, по пути Цезарь получил еще несколько предупреждений. Он встречает предсказателя и иронически говорит ему, что Мартовские иды уже наступили, а ничего плохого не случилось. На это предсказатель лаконично отвечает:

Но, Цезарь, не прошли.

      Акт III, сцена 1, строка 2

Затем Цезаря пытается предостеречь человек по имени Артемидор. Согласно Плутарху, этот грек преподавал риторику некоторым из заговорщиков. (В ту эпоху ни один общественный деятель не мог сделать карьеру без знания риторики, или ораторского искусства.) Видимо, Артемидор подслушал планы беспечных заговорщиков и решил сообщить о них Цезарю (то ли он был сторонником Цезаря, то ли рассчитывал на его благодарность).

Он передает Цезарю записку, в которой разоблачается заговор. Плутарх сообщает, что Цезарь несколько раз пытался прочитать послание, но ему мешали люди, обращавшиеся к диктатору с просьбами. Шекспир делает этот эпизод более драматичным, показывая, что во всем виновато высокомерие Цезаря.

Когда Цезарь принимает другие петиции, сгорающий от нетерпения Артемидор кричит:

Прочти мое сперва, оно тебя
Касается. Прочти, великий Цезарь.

      Акт III, сцена 1, строки 6—7

Но Цезарь величественно отвечает:

Что нас касается, пойдет последним.

      Акт III, сцена 1, строка 8

Тем самым он подписывает себе смертный приговор.

«И ты, о Брут!»

Дальнейшие события Шекспир излагает очень близко к Плутарху. Заговорщики толпятся вокруг Цезаря, делая вид, что хлопочут о сосланном Публии Цимбре, брате Метелла [точнее, Метеллия. — Е.К.] Цимбра. Цезарь отказывает им по всем правилам красноречия:

В решеньях я неколебим, подобно
Звезде Полярной: в постоянстве ей
Нет равной среди звезд в небесной тверди.

      Акт III, сцена 1, строки 60—62

Действительно, Полярная звезда не меняет своего места, хотя все окружающие ее звезды описывают круги. (На самом деле это является отражением вращения Земли вокруг своей оси, северный конец которой указывает прямо на Полярную звезду.) То, что Цезарь уподобляет себя Полярной звезде, вокруг которой вращаются все остальные, греки называли словом hubris (дерзкое высокомерие), за которым быстро следовало то, что греки называли словом ate (возмездие). Это библейское «уничижение паче гордости».

Заговорщики окружают Цезаря таким плотным кольцом, что зевакам не видно происходящее; каждый добавляет к петиции собственную мольбу. Когда то же самое делает Брут, это сбивает Цезаря с толку. Диктатор отвечает Метеллу Цимбру свысока, но не может говорить так же со своим любимцем Брутом. Он беспомощно спрашивает:

Как, Брут?

      Акт III, сцена 1, строка 54

Позже, когда к нему с просьбой обращается Деций, Цезарь говорит, что он отказал даже Бруту:

Брут — и тот молил напрасно.

      Акт III, сцена 1, строка 75

И тут Каска поражает его кинжалом с криком:

Тогда пусть руки говорят!

      Акт III, сцена 1, строка 76

В описании Плутарха указано, что удар Цезарю нанес каждый заговорщик, поскольку они заранее договорились принять равное участие в убийстве. Никто не должен был уйти от ответственности, заявив, что он не прикасался к Цезарю.

Цезарь пытался уклониться от ударов, пока не пришел черед Брута. Согласно Плутарху, Брут ударил его «в пах». Этого Цезарь уже не вынес. Когда Брут поднял меч, Цезарь воскликнул: «Ты тоже, Брут!» — и прекратил сопротивление. Эта латинская фраза так известна, что Шекспир не стал переводить ее на английский, но оставил посреди пьесы латинское изречение: «Et tu, Brute?»

И ты, о Брут! Так падай, Цезарь!

      Акт III, сцена 1, строка 77

«Цезаревой кровью...»

Юлий Цезарь умер 15 марта 44 г. до н. э., получив двадцать три смертельные колотые раны. Ранее Брут произнес благородную речь о том, что они «заклатели жертв, а не мясники» и не будут, «сняв голову, рубить все члены». Он выражался фигурально, имея в виду возможную смерть Марка Антония, но теперь, когда Цезаря зарезали и освежевали, эта речь выглядит совсем иначе.

Может быть, Шекспир саркастически противопоставляет жестокие поступки Брута его благородным речам? Возможно, Брут просто пошел на поводу у других заговорщиков, предложивших устроить коллективную бойню? Это сомнительно, поскольку в остальных эпизодах пьесы Брут настаивает на своем даже тогда, когда все заговорщики против него. Кроме того, Шекспир вкладывает в уста Брута следующие слова:

Римляне, склонитесь,
Омоем руки Цезаревой кровью
По локоть и, мечи обрызгав ею,
Идемте все немедленно на форум
И, потрясая красное оружье,
Воскликнем все: «Мир, вольность и свобода!»

      Акт III, сцена 1, строки 105—110

Плутарх говорит лишь об окровавленных мечах, но Шекспир заставляет Брута предложить заговорщикам сознательно омыть руки в его крови. Разве это не придает им вид настоящих мясников? Разве в этом свете призыв Брута быть «заклателями жертв, а не мясниками» не выглядит лживым?

Сравнение заговорщиков с мясниками звучит в оригинале более четко. Брут не случайно призывает идти не на форум, а на «рыночную площадь». (Латинское слово forum и означает «рыночная площадь».) Форум располагался в низине между Капитолийским и Палатинским холмами — первыми из семи, на которых был основан город. Рыночная площадь — естественное место для сборищ, торговли и обмена деловыми новостями; в наше время слово «форум» означает любое место для публичного обсуждения каких-нибудь идей.

«У статуи Помпея...»

Кассий мрачно предрекает, что эту сцену будут показывать в трагедиях грядущих веков, но «благородный» Брут не проявляет признаков скорби. Более того, он чуть ли не с радостью фантазирует:

И снова кровью истечет наш Цезарь,
Лежащий здесь, у статуи Помпея,
Как прах ничтожный.

      Акт III, сцена 1, строки 114—116

Речь идет о пьедестале статуи Помпея, установленной на Капитолии. Статуи и трофеи Помпея украшали Капитолий в годы величия Помпея, но после победы Цезаря при Фарсалии их убрали те римляне, которые хотели подольститься к победителю. Цезарь же приказал вернуть их на прежнее место, простив свидетельства славы Помпея так же, как он простил многих его сторонников.

Однако те, кого простил Цезарь, не просто убили его, но сделали это (возможно, намеренно) у пьедестала статуи Помпея, представив диктатора символической жертвой и оставив лежать у ног человека, уничтоженного им.

«Вреда не причиним...»

Поняв, что Цезарь убит, сенаторы в панике убегают, и Капитолий пустеет. В конце концов, кто знает, насколько обширен круг заговорщиков и кого еще обрекли они на смерть?

Заговорщикам необходимо немедленно успокоить народ, перевести дух и предотвратить возникновение стихийного бунта, грозящего непредсказуемыми последствиями. На сцене остается только сенатор Публий, слишком старый, чтобы бежать вместе с остальными. Заговорщики обращаются с ним мягко и просят передать послание остальным. Брут говорит:

Не бойся, Публий;
Мы ни тебе, ни римлянам другим
Вреда не причиним, — скажи всем это.

      Акт III, сцена 1, строки 89—91

«Такую смерть...»

Марк Антоний оказывается в сложном положении. Если заговор направлен не только против Цезаря, то следующей жертвой станет он сам. До сих пор его не трогали; во время убийства он оказался в стороне. Сейчас ему необходимо выиграть время, заключить временное перемирие с заговорщиками или хотя бы усыпить их подозрения.

В версии Шекспира Марк Антоний посылает к Бруту гонца со смиренным посланием:

И если Брут дозволит, чтоб Антоний
Мог невредим к нему прийти узнать,
Чем Цезарь заслужил такую смерть,
То Брут живой ему дороже будет,
Чем мертвый Цезарь, и себя он свяжет
С судьбой и делом доблестного Брута
Среди опасностей и смут грядущих
Как верный друг.

      Акт III, сцена 1, строки 130—137

Послание составлено в очень осторожных выражениях; оно апеллирует к тщеславию Брута и включает необходимый эпитет «доблестный». Марк Антоний искушает Брута, изображая последнего на месте Цезаря, а себя самого в качестве его верного помощника. Похоже, Антоний подозревает, что Брут хотел не столько остановить Цезаря, сколько занять его место; возможно, он прав.

Но Марк Антоний — не законченный лицемер. Его послание не сулит безоговорочного подчинения Бруту. В нем содержится условие. Брут должен доказать справедливость убийства, причем привести удовлетворительные аргументы.

Конечно, никакое объяснение Марка Антония не удовлетворит, но Брут не в состоянии это понять. Невообразимое тщеславие заставляет Брута считать это убийство справедливым возмездием; если он все объяснит, никто не усомнится в его правоте.

«С другими наравне получишь голос»

Как всегда, Брут побежден лестью, но на Кассия она не действует. Кассий говорит:

Его я опасаюсь.
И, как всегда, предчувствие мое
Меня в том не обманет.

      Акт III, сцена 1, строки 144—145

Брут со своей всегдашней опрометчивостью отвергает это предположение и приветствует Марка Антония, который появляется на сцене и устраивает грандиозный розыгрыш. Он говорит о своей любви к Цезарю, о преклонении перед ним и делает щедрое предложение: если его хотят убить, то пусть сделают это в то же время, в том же месте и тем же оружием, которое сразило Цезаря. Однако он осторожен и сдабривает это предложение лестью.

Нет места лучшего, нет лучшей смерти,
Чем пасть близ Цезаря от ваших рук,
От вас, решающих все судьбы века.

      Акт III, сцена 1, строки 161—163

Конечно, лесть подкупает чувствительного Брута, и он успокаивает Марка Антония. Практичный Кассий понимает, что Брут совершает ошибку, и надеется, что Марк Антоний разделит вину с заговорщиками, если ему выделят часть добычи. Он говорит:

В раздаче новых почестей и ты
С другими наравне получишь голос.

      Акт III, сцена 1, строки 177—178

«Но с нами как себя ты поведешь?»

Марк Антоний не дает прямого ответа на это предложение и изливает потоки красивых слов, которые должны произвести впечатление на Брута. Он жмет окровавленные руки заговорщиков, но при этом продолжает красноречиво говорить о своей любви к Цезарю, пока Брут не признается, что тоже любил покойника.

Отчаявшийся Кассий прерывает поток красноречия и задает Марку Антонию практический вопрос:

Но с нами как себя ты поведешь?
Скажи, решил ли стать ты нашим другом,
Иль не рассчитывать нам на тебя?

      Акт III, сцена 1, строки 6—7

То, что мы сейчас записываем мелом на доске или ручкой и карандашом на бумаге, римляне фиксировали на воске, покрывавшем деревянную табличку. Сейчас мы ставим рядом с фамилией галочку; римляне же проделывали рядом с ней углубление. Фраза означает: «Можно ли внести твое имя в список наших друзей?»

«Нельзя нам допускать...»

Марк Антоний снова увиливает от прямого ответа. Он все еще хочет, чтобы ему объяснили, в чем заключается преступление Цезаря: он уверен, что Брут сможет сделать это. Более того, Антоний обращается к Бруту с невинной просьбой:

...чтоб тело
Дозволили мне вынести на площадь
И на похоронах его с трибуны,
Как подобает другу, речь держать.

      Акт III, сцена 1, строки 227—230

Просьба выглядит очень скромной. В конце концов, убитый. Цезарь заслуживает почетных похорон и надгробной речи, произнесенной близким другом — особенно другом, который намерен присоединиться к заговорщикам. Брут тут же соглашается.

Ясновидец Кассий приходит в ужас. Он отзывает Брута в сторону и с жаром шепчет ему:

Не знаешь сам, что делаешь; нельзя
Нам допускать, чтоб речь держал Антоний...

      Акт III, сцена 1, строки 232—233

Кассий знает, что Марк Антоний — искусный оратор; если он сумеет завоевать симпатии толпы, то станет опасен.

Однако тщеславие Брута одерживает верх. Это главная пружина сюжета. Брут заявляет, что он выступит первым и объяснит причину убийства (он уверен, что стоит ему сказать слово, как все всё поймут и будут довольны); тогда речь Марка Антония уже ничего не изменит. Для полной уверенности Брут ставит Антонию условие:

В надгробной речи нас не порицай,
Но Цезарю воздай хвалу как должно,
Сказав, что это разрешили мы...

      Акт III, сцена 1, строки 245—248

Брут не только тщеславен, но и глуп: только глупец может считать, что такое условие способно остановить опытного оратора и заставить его изобразить заговорщиков людьми благородными и великодушными. Когда Марк Антоний начнет говорить, он будет тщательно придерживаться условий, но это не принесет пользы заговорщикам.

«Дух Цезаря...»

Оставшись наедине с телом Цезаря, Марк Антоний обращается к нему со страстным монологом и просит прощения за то, что вынужден притворяться другом заговорщиков. Он предсказывает гражданскую войну и говорит:

Дух Цезаря в погоне за отмщеньем,
С Гекатою из преисподней выйдя,
На всю страну монаршьим криком грянет:
«Пощады нет!» — и спустит псов войны...

      Акт III, сцена 1, строки 270—273

[В оригинале не «Геката», а «Ата». — Е.К.] Названная здесь Ата богиня мщения, а клич «Havoc» — «Пощады нет» [точнее, «Налетай». — Е.К.) выкрикивали победители после взятия осажденного города. Это слово являлось сигналом к безнаказанным убийствам и грабежу. (Английское слово hawk — «ястреб» происходит от того же корня; видимо, этот военный клич пошел от подражания крику, с которым ястреб набрасывается на беззащитную жертву.)

Упоминание о «духе Цезаря» может быть воспринято буквально в любом обществе, где распространена вера в привидения, в том числе в Древнем Риме и Англии эпохи Шекспира. Действительно, далее дух Цезаря появляется как в повествовании Плутарха, так и в пьесе Шекспира.

«От Октавия...»

Однако выражение «дух Цезаря» можно трактовать и по-другому. Это дух его реформ, то есть попытки создать в Риме сильную центральную власть. Этот дух мог явиться и действительно призвать к отмщению, причем явиться в образе другого человека.

Словно напоминая об этом, по окончании монолога Антония входит слуга и сообщает, что хозяин должен вот-вот прибыть. Примечательно, что это происходит через шесть строк после упоминания о «духе Цезаря». Антоний узнает пришедшего и говорит:

Ты послан от Октавия, не так ли?

      Акт III, сцена 1, строка 276

Октавий Цезарь, настоящее имя которого Гай Октавий, — единственный ныне здравствующий близкий родственник Юлия Цезаря. Он внук сестры Цезаря Юлии и, следовательно, приходится Цезарю внучатым племянником. Октавий родился в 63 г. до н. э.; во время убийства Цезаря ему было девятнадцать лет.

Октавий был болезненным юношей. Он присоединился к Цезарю в Испании (еще до начала пьесы), но было ясно, что война — не его удел. Это объясняет, почему Цезарь не посылал его в бой. Своих детей у диктатора не было, и Октавий был нужен ему как наследник. Поэтому Цезарь, готовясь к восточному походу на Парфию, отправил мальчика на учебу в Грецию.

Весть об убийстве дошла до Октавия в Греции; он тут же решил отправиться в Рим и потребовать свою часть наследства двоюродного деда.

Весть о прибытии Октавия Антонию не по душе. Может быть, он и любил Цезаря, но вовсе не был обязан любить его внучатого племянника. Он имел полное право заявить, что первый заместитель Цезаря и испытанный воин является куда более законным наследником диктатора, чем какой-то болезненный юноша, случайно оказавшийся родственником Цезаря. Появление мальчишки может вызвать ненужные осложнения, и Антоний делает все, чтобы предотвратить это. Он посылает ему записку:

Рим в трауре, в опасном возбужденье,
И Рим Октавию небезопасен...

      Акт III, сцена 1, строки 288—289

«Я любил Рим больше»

Следующая сцена изображает похороны Цезаря. На самом деле они состоялись 20 марта, через пять дней после убийства. Эти дни были хлопотными. Заговорщики быстро разделили добычу. Многие получили провинции: так, Бруту предстояло править Македонией, Кассию — Сирией, Децию — Цизальпинской Галлией, Требонию — одной частью Малой Азии, Метеллу Цимбру — другой ее частью и т. д.

Для людей, бескорыстно заботившихся о народном благе, они подозрительно быстро урвали кусок казенного пирога. При этом Брут не отстал от прочих.

Но Шекспир не обращает на это внимания и сосредоточивается на похоронах.

Брут начинает свою речь, обращаясь к враждебно настроенной толпе, собравшейся на форуме, и обещает объяснить причину убийства. Он делает это в прозе, лаконичной прозе, используя тщательно обдуманные фразы. Он утверждает, что любил Цезаря и убил его лишь ради блага Рима:

...не потому, что я любил Цезаря меньше, но потому, что я любил Рим больше.

Акт III, сцена 2, строки 21—22

Он оправдывает свое преступление тем, что Цезарь становился слишком честолюбивым, а это грозило безопасности Рима. Брут говорит (причем довольно убедительно):

Цезарь любил меня, и я его оплакиваю; он был удачлив, и я радовался этому; за доблести я чтил его; но он был властолюбив, и я убил его.

Акт III, сцена 2, строки 24—27

Затем Брут выполняет свое обещание предоставить слово Марку Антонию. Снова демонстрируя роковое тщеславие, он приказывает толпе слушать Антония и быстро уходит, убежденный, что сумел отвратить толпу от Цезаря и привлечь ее на свою сторону; что бы ни сказал Марк Антоний, это дела уже не изменит.

«А Брут ведь благородный человек...»

Стоя над трупом Цезаря, Марк Антоний спокойно начинает один из самых знаменитых монологов, написанных Шекспиром. (Что бы в действительности ни сказал Антоний — а видимо, слова его были доходчивыми, поскольку впоследствии они позволили ему завладеть Римом, — трудно поверить, что он смог подняться до гения Шекспира, написавшего эту речь.) Он начинает:

Друзья, сограждане, внемлите мне.
Не восхвалять я Цезаря пришел,
А хоронить.

      Акт III, сцена 2, строки 75—76

Антоний признает, что если (если!) Цезарь был честолюбив, то это и в самом деле было преступлением и он был наказан за это. Выполняя данное Бруту обещание, он объясняет, что говорит с разрешения заговорщиков, после чего хвалит их:

Здесь с разрешенья Брута и других, —
А Брут ведь благородный человек,
И те, другие, тоже благородны, —
Над прахом Цезаря я речь держу.

      Акт III, сцена 2, строки 83—86

Он на разные лады повторяет фразу: «А Брут ведь благородный человек», хваля последнего именно так, как нравится Бруту, и без конца называя его честным и благородным. Но это искусное повторение, становясь все более насмешливым, постепенно доводит толпу до исступления и в конце концов превращается в оскорбление.

Говоря короткими и быстрыми фразами, как будто он задыхается от чувств, Марк Антоний опровергает обвинение Цезаря в честолюбии:

Он был мне другом искренним и верным,
Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма достойный человек.
Гнал толпы пленников к нам Цезарь в Рим,
Их выкупом казну обогащая,
Иль это тоже было властолюбьем?
Стон бедняка услышав, Цезарь плакал,
А властолюбье жестче и черствей;
Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма достойный человек.
Вы видели, во время Луперкалий
Я трижды подносил ему корону,
И трижды он отверг — из властолюбья?
Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма достойный человек.

      Акт III, сцена 2, строки 87—101

Конечно, аргументы Антония — чистой воды демагогия. Под «честолюбием» Брут имел в виду желание Цезаря стать царем, а все, что говорит Антоний, не опровергает этого желания. Цезарь мог оставаться верным другом и притом лелеять план о получении царской короны. Он мог жертвовать в общественную казну деньги, полученные в качестве выкупа, и жалеть бедняков, но лишь с целью таким образом приобрести корону. Если он отказывался от короны, то только с целью принудить толпу настаивать на ее принятии, и жалел о том, что его план не удался.

Но конечно, все это не имеет значения. Искусно составленная речь Антония буквально гипнотизирует своей силой и убеждает даже современную публику, которая ранее была готова сочувствовать Бруту.

«...То завещанье»

В толпе начинается волнение, и Марк Антоний легко улавливает это. Пора сделать следующий шаг: воззвать к человеческой алчности. Он говорит:

Вот здесь пергамент с Цезаря печатью,
Найденный у него, — то завещанье.
Когда бы весь народ его услышал, —
Но я читать его не собираюсь, —
То раны Цезаря вы лобызали б...

      Акт III, сцена 2, строки 130—134

В промежутке между убийством и похоронами Антоний тоже не дремал. В ночь после убийства, заключив временное перемирие с заговорщиками, он провел решающую акцию: захватил казну, которую Цезарь собрал для готовившейся войны с парфянами, и убедил Кальпурнию допустить его к бумагам Цезаря, среди которых лежало завещание.

Деньги могли пригодиться для подкупа сенаторов и вербовки солдат. А завещание пригодилось уже сейчас.

Естественно, стоило Антонию упомянуть о завещании и отказаться прочитать его, как толпа потребовала, чтобы завещание прочитали. Антоний отнекивается, но чем больше он старается, тем настойчивее желание толпы. Артистически выбрав подходящий момент, Антоний объясняет причину своего отказа:

Боюсь обидеть тех людей достойных,
Что Цезаря кинжалами сразили.

      Акт III, сцена 2, строки 153—154

Человек из толпы тут же с жаром восклицает:

Достойных? Нет, предатели они.

      Акт III, сцена 2, строка 155

Повторение любимой Брутом похвалы начинает вызывать ненависть. Другой человек из толпы кричит:

Они злодеи, убийцы. Читай же завещанье.

      Акт III, сцена 2, строка 156

«Нервиев...»

Марк Антоний уже привлек толпу на свою сторону, но этого недостаточно. Ее нужно довести до исступления. Он спускается с трибуны, просит людей подойти к трупу и поднимает тогу, которая была на Цезаре в день убийства:

Вы эту тогу знаете; я помню,
Как Цезарь в первый раз ее надел:
То было летним вечером, в палатке,
В тот день, когда он нервиев разбил.

      Акт III, сцена 2, строки 172—175

Нервии — свирепое галльское племя, жившее на территории современной Бельгии. Цезарь разбил нервиев в 57 г. до н. э. Этот искусный ход заставляет толпу вспомнить о победах Цезаря не над римлянами, а над варварами-галлами (которых римляне люто ненавидели, помня древнюю осаду галлами Рима в 390 г. до н. э.).

Конечно, этот пассаж не имеет ничего общего с реальностью. Марк Антоний не мог помнить вечер того дня, когда Цезарь победил нервиев, так как прибыл в Галлию через три года после этого события. Кроме того, вряд ли Цезарь надел в день собственной коронации тогу, которую носил тринадцать лет назад. Судя по тому, что мы знаем о Цезаре, он был щеголем и тщательно заботился о своей внешности.

Однако ход эффектный, и Марк Антоний мог бы им воспользоваться, не заботясь о точности, — конечно, если бы додумался до такого.

«Удар из всех ударов злейший»

Марк Антоний показывает людям окровавленные дыры в тоге, проделанные клинками (согласно Плутарху, это было на самом деле). Наконец-то он может воздать заговорщикам по заслугам.

Смотрите! След кинжала — это Кассий;
Сюда удар нанес завистник Каска,
А вот сюда любимый Брут разил...

      Акт III, сцена 2, строки 176—178

Антоний задерживается на ударе, нанесенном Брутом: именно этот человек велел ему хвалить заговорщиков, и именно этого человека похвала должна уничтожить. Он говорит:

Ведь Брут всегда был Цезарев любимец,
О боги, Цезарь так любил его!
То был удар из всех ударов злейший...

      Акт III, сцена 2, строки 183—185

Он отбрасывает тогу в сторону и показывает толпе изувеченное тело Цезаря. Это равносильно призыву: «Налетай!» Обезумевшая толпа прерывает его криками:

Месть! Восстанем! Найти их! Жечь! Убить!
Пусть ни один предатель не спасется!

      Акт III, сцена 2, строки 206—207

«Где найти другого?»

Но Марк Антоний еще не достиг своей цели. Он снова успокаивает собравшихся и выполняет данное Бруту обещание хвалить его:

Я не оратор, Брут в речах искусней;
Я человек открытый и прямой...

      Акт III, сцена 2, строки 219—220

Это неприкрытая насмешка над Брутом. Но еще нужно прочитать завещание. Антоний приступает к делу:

Он римлянину каждому дает,
На каждого по семьдесят пять драхм.

      Акт III, сцена 2, строки 243—244

Но есть еще кое-что:

Он завещал вам все свои сады,
Беседки и плодовые деревья
Вдоль Тибра, вам и всем потомкам вашим,
На веки вечные для развлечений,
Чтоб вы там отдыхали и гуляли.

      Акт III, сцена 2, строки 249—253

Теперь дело сделано. Антоний вызвал у толпы чувство жалости, алчности и благодарности. Осталось чиркнуть спичкой. И Антоний делает это, крикнув:

Таков был Цезарь! Где найти другого?

      Акт III, сцена 2, строка 254

После этого происходит взрыв. Обезумевшие люди готовы уничтожить заговорщиков, а если понадобится, то и весь Рим в придачу. Марк Антоний следит за происходящим и с мрачным удовлетворением говорит:

Я на ноги тебя поставил, смута!
Иди любым путем.

      Акт III, сцена 2, строки 263—264

«У него то же имя — Цинна»

Шекспир показывает, на что способна обезумевшая толпа, вставив эпизод, заимствованный у Плутарха. Озверевшие люди встречают второстепенного поэта Гельвия Цинну, друга Цезаря и однофамильца (но не родственника) заговорщика Луция Корнелия Цинны.

Толпа останавливает поэта Цинну и требует, чтобы он назвал себя. Тот отвечает:

Правдиво — меня зовут Цинна.

      Акт III, сцена 3, строка 27

Толпа тут же поднимает вой, и, хотя бедняга кричит, что он не заговорщик Цинна, а поэт Цинна, его никто не слушает.

Все равно, у него то же имя — Цинна...

      Акт III, сцена 3, строка 33

«Промчались бешено...»

Вскоре заговорщики понимают, что Брут совершил две смертельные ошибки: сохранил жизнь Антонию и позволил ему говорить. Теперь достаточно произнести слово «заговорщик», чтобы человека убили.

Вскоре после речи Антония вновь появляется слуга Октавия и объявляет:

...Брут и Кассий
Промчались бешено в ворота Рима.

      Акт III, сцена 2, строки 271—272

Сначала эти двое собирались добраться до ближайшего города, дать римлянам успокоиться, а потом вернуться. Однако этого не произошло. Рим успокаиваться не собирался; им правил Марк Антоний. Заговорщики рассеялись: одни отправились в свои провинции, которые были отведены им, другие — куда-то еще. В последних двух актах участвуют только Брут и Кассий. Они бегут в восточные провинции.

«Октавий прибыл...»

Но Марку Антонию не удалось совершить задуманное. Он еще не знает, что погребальной речи было суждено стать вершиной его жизни и апофеозом власти. Антоний закончил ее фразой: «Таков был Цезарь. Где найти другого?» Через одиннадцать строк на этот вопрос получен ответ.

Слуга, сообщивший о побеге Брута и Кассия, говорит о своем хозяине:

Октавий прибыл в Рим, мой господин.

      Акт III, сцена 2, строка 265

Это и был второй Цезарь. Он стал Цезарем буквально, потому что принял имя двоюродного деда, и фигурально, потому что оказался способнее Юлия и сделал то, чего не сумел сделать убитый.

При первом появлении Октавия об этом никто не догадывается: у хилого молодого человека нет той могучей харизмы, которой обладает Марк Антоний. Антоний недооценивает его (как и все остальные); сам он воздал должное Бруту, но не догадывается, что Октавию суждено вершить его собственную судьбу; это описано в пьесе Шекспира «Антоний и Клеопатра».

Зато Антоний сразу понимает, что появление Октавия серьезно мешает ему. Завещание Цезаря, столь искусно прочитанное Антонием на похоронах, содержало параграфы, которые он не счел нужным огласить. Согласно завещанию, Октавий становился не только наследником, но и приемным сыном Цезаря. Это означало, что Октавию принадлежат все деньги Цезаря (которые Марк Антоний экспроприировал) и что он стал бы царем, если бы Цезарь успел установить монархию.

Марк Антоний хотел, чтобы завещание утвердили, и убеждал сенат сделать это, соглашаясь на одновременное объявление амнистии заговорщикам. Однако он возражал против утверждения пунктов, касавшихся Октавия. Гай Октавий, тоже не тративший времени понапрасну, принял имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, подчеркивая свой новый статус приемного сына Цезаря; впоследствии он вошел в историю под именем Октавиан. Однако в пьесе Шекспира он до конца именуется Октавием, и я буду называть его так же.

Изменение имени было мудрым шагом, позволившим юноше называть себя Цезарем и воспользоваться магией этого имени. Более того, на сторону Октавия перешел Цицерон, ненавидевший Марка Антония, а слово Цицерона стоило дорого.

«С Лепидом...»

Теперь всерьез встал вопрос об армии. В пьесе он решается следующим образом: услышав, что Октавий в Риме, Антоний спрашивает, где он находится, и ему отвечают:

С Лепидом вместе в Цезаревом доме.

      Акт III, сцена 2, строка 267

Лепид — римский полководец Марк Эмилий Лепид. В день убийства его легион был расквартирован в предместьях Рима. Он был готов отправиться в свою провинцию, расположенную в южной Галлии. Когда до него дошло известие об убийстве, он занял Рим. Обладай Лепид более сильным характером, появись на сцене в критический момент, он стал бы главой государства.

Однако Лепид оказался слаб. У него не было имени Октавия, репутации Антония и решительности, свойственной обоим. В последующие годы он оставался пешкой.

«К Октавию...»

Узнав о том, что Октавий и Лепид в Риме, Антоний не мешкает. Он говорит слуге:

К Октавию идем.

      Акт III, сцена 2, строка 274

За этим следует короткая сцена с толпой и поэтом Цинной, и четвертый акт начинается совещанием Антония, Октавия и Лепида. В пьесе это совещание проходит вскоре после похорон.

Однако в действительности эти два события разделяли полтора года, наполненные политическими играми и бряцанием оружием.

После похорон Антоний столкнулся с досадными трудностями. Он не был таким политиком, как Цезарь, и несказанно удивился, обнаружив в лице болезненного молодого человека сильного соперника. Кроме того, Цицерон вновь занял видное положение, и его красноречие достигло небывалого уровня. Ненависть Цицерона к Марку Антонию проявлялась в невероятно оскорбительных речах, которые уничтожили репутацию Антония почти так же, как речь самого Антония уничтожила репутацию Брута.

Антоний считал, что легче всего восстановить свое положение с помощью военной победы. Деций (Децим Брут) управлял Цизальпинской Галлией и был ближайшим из заговорщиков. Антоний выступил против него, несмотря на амнистию, объявленную сенаторами участникам заговора, и начал новую гражданскую войну.

Однако стоило Антонию с армией уйти из города, как Октавий убедил сенат объявить его врагом народа. Без поддержки сената Марк Антоний не имел права выступать против Деция, но был вынужден ввести войска в Галлию. Это случилось в апреле 43 г. до н. э., через целый год после убийства Цезаря. Антония ожидало поражение, как военное, так и политическое.

После этого Октавий, ставший хозяином положения в Риме, заставил сенат признать его как минимум наследником Цезаря. В сентябре 43 г. до н. э. он сам повел армию на Деция. Октавий не был полководцем, но там, где Антоний потерпел неудачу, помогло имя Цезаря. Солдаты Деция дезертировали целыми когортами. Децию пришлось спасаться бегством; его схватили, казнили, и репутация Октавия стремительно выросла.

Однако к тому времени Брут и Кассий укрепили свою власть над восточной половиной Римской республики. Было ясно, что если Октавий и Антоний продолжат бороться друг с другом, то оба проиграют, а победу одержат заговорщики.

Лепид постарался свести Антония и Октавия на нейтральной территории, и ему это удалось. Троица встретилась в Бононии (современной Болонье) 27 ноября 43 г. до н. э., через двадцать месяцев после убийства Цезаря.

Октавий, Антоний и Лепид согласились создать коллективный орган власти из трех человек, напоминавший тот, который создали Цезарь, Помпей и Красс семнадцать лет назад. Именно поэтому данный орган назвали «вторым триумвиратом». Четвертый акт начинается сразу после создания второго триумвирата.

«Знак смерти...»

Шекспир изображает триумвиров в тот момент, когда они заключают гнусную сделку, скрепляющую их союз.

Больше всего триумвиры нуждались в деньгах. Получить их можно было единственным способом: обвинив богачей в государственной измене, казнив их и конфисковав их имущество. Кроме того, это давало каждому триумвиру возможность избавиться от личных врагов. Однако враг одного из членов триумвирата мог оказаться другом или родственником другого члена; если один из них приносил в жертву родственника или друга, то мог ожидать, что двое других сделают то же самое.

Например, в проскрипции (списки приговоренных к казни без суда и следствия) попал брат Лепида. В обмен Антонию пришлось согласиться на включение в список своего племянника. Против имени осужденного делали углубление на восковой табличке. Антоний с отталкивающей щедростью говорит:

Умрет и он; ему знак смерти ставлю.

      Акт IV, сцена 1, строка 6

Однако на этой встрече Антоний выдвинул еще одно требование (в пьесе это не отражено); жизнь Цицерона. Октавию пришлось согласиться. Цицерон решительно поддерживал Октавия с тех пор, как тот появился в Рим неопытным юношей, а теперь Октавий отдал великого оратора в руки его смертельного врага. Как бы мы ни оправдывали этот шаг нуждами практической политики, как бы ни доказывали, что у Октавия не было выбора, однако это предательство остается самым неблаговидным поступком в долгой и славной карьере будущего императора Октавиана Августа.

«Собрали войско...»

Теперь, когда проблема финансов решена с помощью проскрипций, триумвират может заняться военными проблемами. Антоний говорит:

А теперь, Октавий,
Поговорим о главном: Брут и Кассий
Собрали войско; соберем и мы...

      Акт IV, сцена 1, строки 40—42

Объединившимся цезарианцам предстояло встретиться с объединившимися заговорщиками. К этому времени Брут год находился в Македонии, а Кассий — в Сирии. Узнав о примирении бывших врагов, они стали готовиться к битве и договорились объединить свои силы.

«Заночевать они хотели в Сардах»

На сцене появляются заговорщики, встречающиеся в Малой Азии; впервые действие пьесы происходит не в Риме.

Сцена представляет собой лагерь Брута у города Сарды. Один из помощников Брута по имени Луцилий сообщает начальнику о приближении армии Кассия:

Заночевать они хотели в Сардах.

      Акт IV, сцена 2, строка 28

Сарды — город на западе Малой Азии, в 45 милях (72 км) к востоку от Эгейского моря. В древние времена он был столицей Лидийского царства, пик могущества которого пришелся на время правления Креза, продолжавшееся с 560 до 546 г. до н. э. Благосостояние тогдашних Сард и всего Лидийского царства было столь высоким, что древние греки говорили: «Богат, как Крез»; это выражение дошло до нашего времени.

Город был захвачен персами в 546 г. до н. э. Когда спустя два века Александр Великий уничтожил Персидскую империю, Сардами правили македонские цари и полководцы.

В 133 г. до н. э. Сарды стали принадлежать Риму, но еще более тысячи лет после этого продолжали оставаться великим городом. Они были окончательно разрушены в 1402 г. ордами монгольского завоевателя Тамерлана и с тех пор лежат в руинах.

«На руку нечист...»

Брут и Кассий встречаются в шатре первого; у обоих накопились обиды друг на друга. Брут осуждает Кассия за корыстолюбие:

И про тебя ведь, Кассий, говорят,
Что будто бы ты на руку нечист
И недостойных званьем облекаешь
За золото.

      Акт IV, сцена 3, строки 9—12

Основные затруднения заговорщиков и триумвирата были связаны с деньгами. Солдатам нужно было платить, иначе они дезертировали бы, поэтому деньги необходимо было достать во что бы то ни стало. Поэтому Кассий продавал высокие командные должности за звонкую монету, что вызывало презрение Брута.

Другим источником денег было местное население. Беспомощные горожане не могли сопротивляться солдатам; например, в начале 42 г. до н. э. Кассий обобрал до нитки население Родоса, не оставив на острове ни грамма золота или серебра. Малую Азию также выжали досуха. После ухода армии Кассия местные жители остались голыми и босыми, а того, кто не желал расставаться с последней драхмой, попросту убивали. У Брута это вызывает негодование. Он говорит:

Я не могу добыть бесчестьем денег;
Скорее стану я чеканить сердце,
Лить в драхмы кровь свою, чем вымогать
Гроши из рук мозолистых крестьян
Бесчестным способом.

      Акт IV, сцена 3, строки 71—75

Звучит неплохо, но во время войны Помпея с Цезарем исторический Брут провел некоторое время на острове Кипр. Там он безжалостно угнетал местных жителей, выжимая из них деньги, и при этом писал слезные письма, жалуясь на то, что другие правители помешали ему добыть еще больше.

Пока Кассий грабил остров Родос, Брут требовал деньги с города Ксантус в Малой Азии. Когда город не захотел (или не сумел) заплатить, Брут стер его с лица земли. Считают, что после этого Брута мучила совесть и он перестал собирать деньги таким способом.

Тем не менее он обижен на Кассия:

Я посылал к тебе
За золотом и получил отказ.

      Акт IV, сцена 3, строки 69—70

Это сказано непосредственно после слов, что Брут не может «вымогать гроши из рук мозолистых крестьян». Это означает, что Брут не может красть, но хочет, чтобы это делали другие и делились с ним добычей, а потом их можно будет обзывать разбойниками. После этого высказывания, вложенного Шекспиром в уста Брута, вряд ли можно считать последнего воплощением ума и честности.

«Проглотила пламя»

В последующей перепалке Кассий уступает, и сцена заканчивается примирением. Как всегда, Брут начинает восхвалять себя за незлобивость и отходчивость. Он говорит:

О Кассий, ты в ярмо впряжен с ягненком,
В нем гнев таится, как в кремне огонь;
Он при ударе высекает искру
И тотчас остывает.

      Акт IV, сцена 3, строки 109—112

Далее Брут объясняет вспышку гнева тем, что получил известие о смерти жены Порции.

Тоска по мне в разлуке,
Скорбь, что враги, Октавий и Антоний,
Сильнее нас; известья оба эти
Совпали; и в расстройстве чувств она,
Слуг отославши, проглотила пламя.

      Акт IV, сцена 3, строки 151—155

Согласно Плутарху, Порция покончила с собой, проглотив горящие угли. Способ самоубийства странный и практически невозможный. Скорее всего, это ошибка переписчика: вероятно, она взяла горшок с углями, заперлась в слабо вентилируемом помещении и умерла от отравления окисью углерода, то есть угарным газом.

«Прости, о Порция»

И тут происходит нечто странное. Когда прибывает офицер Марк Валерий Мессала с новостями из Рима, Брут мешает ему сообщить о смерти Порции, хотя делает это с большим трудом. Не говоря, что это ему уже известно, он спокойно произносит:

Прости, о Порция. Мы все умрем, Мессала.
Лишь мысль о том, что смертна и она,
Дает мне силу пережить утрату.

      Акт IV, сцена 3, строки 189—191

Брут приверженец философской школы, которую называют стоицизм. Основал эту школу примерно за три века до описываемых событий греческий философ Зенон из Китиона (возможно, он был финикийцем). Он читал лекции в афинском Stoa Poikile, то есть в «раскрашенном портике» (представлявшем собой галерею, украшенную фресками). От этого портика школа и получила свое название.

Стоицизм считал, что необходимо избегать боли, но отрицал, что лучший способ достичь такого состояния — доставить себе максимум удовольствий. Согласно этому учению, хорошо прожить жизнь можно только одним способом: поднявшись и над болью, и над радостью, перестав быть рабом страстей и страхов, относясь и к счастью, и к горю с полным равнодушием. Если ты ничего не желаешь, тебе не грозит опасность что-то потерять, а если так, то и бояться нечего.

Брут с его «прощай, Порция» (в оригинале: «farewell, Portia») приветствовал смерть любимой жены с бесстрастием истинного стоика.

Но почему он не сказал Мессале, что ему известны подробности ее смерти, он успел обсудить их с Кассием? Существует такая гипотеза. Написав сцену, в которой образцовый стоик произносит «Прощай, Порция», Шекспир понял, что изобразил своего героя не в лучшем свете. Возможно, ему стало ясно, что английская публика едва ли почувствует симпатию к человеку, демонстрирующему чисто римский взгляд на вещи; скорее всего, его сочтут бессердечным. Поэтому Шекспир добавил предыдущий эпизод, в котором Брут тоже ведет себя как стоик, что, однако, не мешает ему рассердиться на Кассия. Видимо, впоследствии по недосмотру в рукопись пьесы, предназначенную для печати, попали оба варианта.

Но лично мне кажется, что это не так. Когда в шатер входит Мессала, Кассий, все еще потрясенный известием, бормочет себе под нос:

Нет Порции!

      Акт IV, сцена 3, строка 165а

На что Брут поспешно отвечает:

Прошу, о ней ни слова.

      Акт IV, сцена 3, строка 165b

Брут не только скрывает от Мессалы, что ему все известно, но и мешает сделать это Кассию.

Почему? Возможно, потому, что хочет произнести фразу, достойную образцового гностика. Он уже знает о смерти жены; шок прошел. Теперь можно встретить скорбную весть с удивительным спокойствием и принять благородную позу.

При желании Брута можно оправдать: он пользуется возможностью продемонстрировать собственный стоицизм и тем самым показать достойный пример своим офицерам и солдатам. С другой стороны, Брут мог поступить так из тщеславия, надеясь на похвалу. Действительно, как только Брут произносит фразу, достойную стоика, восхищенный Мессала говорит:

Так переносит горе муж великий.

      Акт IV, сцена 3, строка 192

Если это так (а предположение кажется правдоподобным), то Шекспир изображает Брута настоящим тщеславным монстром.

«Цицерон казнен»

Еще до сообщения о смерти Порции Мессала рассказывает о проскрипциях второго триумвирата. Казнены десятки сенаторов и их сторонников. Более того, Мессала говорит:

И Цицерон казнен.
Проскрипция коснулась и его.

      Акт IV, сцена 3, строки 178—179

Сразу после создания второго триумвирата Цицерон, знавший, что примирение между Октавием и Антонием может произойти только за его счет, попытался бежать из Италии. Однако встречный ветер пригнал его корабль обратно к берегу; не успел Цицерон предпринять новую попытку, как прибыли солдаты, которым было поручено убить его.

Слуги и домочадцы Цицерона хотели оказать сопротивление, но шестидесятитрехлетний великий оратор, уставший от превратностей общественной жизни, нашел в себе мужество, недостаток которого ощущал всю жизнь. Он запретил оказывать сопротивление, спокойно дождался солдат и был убит 7 декабря 43 г. до н. э., через двадцать один месяц после убийства Юлия Цезаря.

«...На Филиппы»

Тем временем Брут сообщает новости, полученные им самим: триумвиры наступают на восток. Он говорит:

Мессала, получил я извещенье
О том, что Марк Антоний и Октавий
Собрали против нас большое войско
И с ним идут походом на Филиппы.

      Акт IV, сцена 3, строки 166—169

Филиппы — крупный город в Македонии, располагавшийся в 10 милях (16 км) к северу от Эгейского моря. Он был построен на месте деревни в 356 г. до н. э. македонским царем Филиппом II, отцом Александра Великого. Город был назван в честь Филиппа.

«С приливом достигаем мы успеха...»

Нужно решить, как реагировать на наступление армии триумвирата. Осторожный Кассий предлагает занять оборону:

Пусть лучше враг отыскивает нас;
Он утомит войска, растратит средства
И понесет урон, мы ж сохраним
На отдыхе и силы, и подвижность.

      Акт IV, сцена 3, строки 198—201

Однако Брут не соглашается. Он указывает, что население провинций, отделяющих их от цезарианцев, обижено грабежом и наверняка присоединится к Антонию с Октавием. В данный момент солдаты готовы к бою; в случае ожидания их воинский дух ослабеет. Он напыщенно произносит следующую знаменитую фразу:

В делах людей прилив есть и отлив,
С приливом достигаем мы успеха;
Когда ж отлив наступит, лодка жизни
По отмелям несчастий волочится.

      Акт IV, сцена 3, строки 217—220

Брут снова противоречит Кассию и настаивает на своем; судя по результату, это было ошибкой. В течение всей пьесы Брут только и делает, что «пропускает прилив», так что это изречение в его устах звучит как насмешка.

«...Страшное виденье»

Брут готовится ко сну, разговаривая со слугами как с членами семьи (здесь он и вправду выглядит достойно). Он ложится, берет книгу и вдруг кричит:

Эй, кто там?
Глаза мои устали; оттого
Почудилось им страшное виденье.

      Акт TV, сцена 3, строки 274—276

Это призрак Цезаря. Брут бесстрашно приветствует его. Призрак говорит только одно: что они встретятся еще раз и это случится в Филиппах.

Можно предположить, что Шекспир сам придумал данный эпизод и включил его в пьесу для усиления драматического эффекта, однако это не так. О том, что Бруту явился призрак Цезаря, написано у Плутарха.

Возможно, именно этот эпизод заставил Шекспира вложить в уста Марка Антония фразу о «духе Цезаря», приведенную выше.

«Совсем не так...»

Местом действия пятого акта становится равнина при Филиппах. Вражеские армии стоят друг против друга и ждут сигнала. Октавий смотрит на эту сцену с мрачным удовлетворением и говорит:

Сбылись надежды наши, Марк Антоний.
Ты говорил, что враг вниз не сойдет,
А будет на горах вверху держаться.
Совсем не так...

      Акт V, сцена 1, строки 1—4

В перерыве между двумя актами произошло следующее: Брут и Кассий форсировали проливы между Малой Азией и Македонией и встретились с частью армии триумвирата у Филипп. Если бы заговорщики атаковали сразу, они наверняка одержали бы победу. Но прежде чем они успели сделать это, подошла вторая часть армии противника и ситуация стала тупиковой.

У триумвиров было больше пехоты, но меньше кавалерии. Кроме того, Брут и Кассий занимали выгодную позицию на холмах, в то время как солдаты Антония и Октавия находились на заболоченной равнине.

От Брута и Кассия требовалось только одно: не трогаться с места. Если бы Антоний и Октавий попытались штурмовать холмы, это было бы для них самоубийственно. Но пребывание в болотах грозило им голодом и болезнями.

Действительно, Октавий уже был болен, хотя в пьесе об этом не говорится. Похоже, он всегда заболевал перед битвой. В этот раз он заболел в Диррахии (городе на побережье, ныне принадлежащем Албании); 250 миль (400 км), отделяющие этот город от Филипп, его несли на носилках.

Кассий возражал против битвы, настаивая на том, что, если подождать, враг рано или поздно будет вынужден отступить и заговорщики одержат победу. В этом он был абсолютно прав, и Антоний, ставивший себя на место заговорщиков, был уверен, что именно так они и поступят.

Однако Антоний не учел вопиющей глупости Брута. Брут снова не прислушался к Кассию и предпочел немедленную битву. Он в очередной раз настоял на своем, а Кассий в очередной раз уступил.

«...Пчел Гиблы»

Перед битвой состоялась встреча командующих. Еще был возможен мир, однако разговор быстро перешел во взаимные оскорбления. Кассий ехидно бросает Антонию (видимо, вспомнив надгробную речь последнего):

Слова ж твои ограбили пчел Гиблы,
Ты мед у них похитил.

      Акт V, сцена 1, строки 34—35

Гибла — город на острове Сицилия, на южном склоне горы Этна, в 40 милях (64 км) к северо-западу от Сиракуз. Он славился своим медом, сладость которого вошла в поговорку.

«Брут, благодари себя...»

В словесной перепалке побеждает Антоний, и выведенный из себя Кассий сердито говорит Бруту, намекая на его ошибку:

Ну, Брут, благодари себя:
Язык его [Антония. — Е.К.] не поносил бы нас,
Когда бы внял ты Кассию.

      Акт V, сцена 1, строки 45—47

Конечно, Кассий считает, что, если бы Брут внял его совету и Антония убили вместе с Цезарем, заговорщики уже давно завладели бы Римом.

«Родился Кассий в этот день»

Больше ничего сделать нельзя, остается готовиться к сражению. Кассий в подавленном настроении: похоже, он вспоминает те случаи, когда Брут ошибался, а у самого Кассия не хватило сил настоять на своем.

Стоит октябрь 42 г. до н. э.; со времени убийства Цезаря прошло два с половиной года. Кассий говорит своему помощнику:

Мессала,
Сегодня день рожденья моего,
Родился Кассий в этот день.

      Акт V, сцена 1, строки 70—72

Поскольку мы не знаем, в каком году родился Кассий, то не можем сказать, сколько лет ему исполнилось в день битвы при Филиппах. Однако Плутарх сообщает, что Кассий старше Брута (и Шекспир с этим соглашается); если учесть, что Брут родился примерно в 85 г. до н. э., то получается, что Кассию лет сорок пять, а то и все пятьдесят.

Кассий отнюдь не считает это совпадение добрым предзнаменованием. Он вообще не хочет сражаться, о чем и говорит Мессале:

И будь свидетелем, что против воли
Я на одно сраженье, как Помпей,
Поставить должен все свободы наши.

      Акт V, сцена 1, строки 73—75

Отсюда следует, что на битве настаивал не Кассий, а Брут. Подчинившись, Кассий с горечью вспоминает о Помпее, вынужденном вступить в битву при Фарсалии шесть лет назад. Тогда среди его советников победили горячие головы; возможно, если бы Помпей уклонился от сражения, впоследствии все сложилось бы по-другому.

«Я сторонник Эпикура...»

Кассий жалеет, что уступил Бруту, но, не желая признаваться в этом, оправдывает свою подавленность сверхъестественными явлениями. Он говорит:

Ты знаешь, я сторонник Эпикура,
Но мнение свое переменил
И склонен верить в предзнаменованья.

      Акт V, сцена 1, строки 76—78

Эпикур с Самоса — греческий философ, современник основателя стоицизма Зенона. Философия Эпикура (эпикурейство) является развитием взглядов более ранних греческих философов, считавших, что Вселенная состоит из крошечных частиц, называемых атомами. Все изменения объясняются временным разрывом и новым соединением групп атомов; таким образом, Эпикур не оставлял места богам, управлявшим как отдельным человеком, так и Вселенной в целом. Приметы и знамения свыше объявлялись предрассудками.

Однако теперь Кассий начинает колебаться. Два орла, сопровождавшие армию всю дорогу от Сард до Филипп, улетели; похоже, удача от нее отвернулась. Вместо них появились стервятники, сулившие несчастье.

«Согласно философии своей...»

Мрачные предчувствия заставляют Кассия спросить Брута, что тот станет делать в случае поражения. Брут отвечает в лучших традициях стоицизма. Он поступит так:

Согласно философии своей [стоицизму. — Е.К.]
Катона за его самоубийство Я порицал...

      Акт V, сцена 1, строки 100—102

Стоицизм не позволяет искать спасения в самоубийстве. Достойный человек должен бестрепетно встретить свою судьбу, какой бы та ни была.

Тогда Кассий саркастически спрашивает, готов ли Брут в случае поражения идти в цепях за колесницей победителя по римским улицам, подвергаясь злобным насмешкам горожан.

При этой мысли Брут тут же забывает о стоицизме. Легко быть стоиком, когда тебя хвалят, куда труднее оставаться им, когда тебе грозит бесчестье. И все же Брут не упускает случая похвалить себя:

Нет, Кассий, нет. Ты, римлянин, не думай,
Что Брута поведут в оковах в Рим.
Нет, духом он велик.

      Акт V, сцена 1, строки 110—112

Поскольку в случае поражения они могут больше не встретиться, Брут говорит:

Прощай же навсегда, навеки, Кассий.

      Акт V, сцена 1, строка 116

Кассий отвечает в том же духе. Теперь оба готовы к битве, которой посвящена заключительная часть пьесы.

«Приказ дал слишком рано»

У каждой армии два командующих. Кассий со стороны моря противостоит Антонию; Брут на материке противостоит Октавию. На противоположных флангах сражение складывается по-разному. Брут теснит Октавия и устремляется вперед. Он посылает на другой фланг сообщение о победе, говоря Мессале:

...я заметил,
Что дрогнуло Октавия крыло,
Удар внезапный опрокинет их.
Скачи, Мессала...

      Акт V, сцена 2, строки 3—6

Но даже сейчас, одержав победу, Брут совершает ошибку. Ему следовало любой ценой удержать свою часть армии, чтобы в случае необходимости помочь другому крылу. Однако его солдаты, почуяв победу, начинают грабить, хотя должны повернуть и напасть на фланг Антония.

Между тем Антоний побеждает Кассия. Крыло последнего разбито, солдаты бегут, а помощи нет. Помощник Кассия Титиний с горечью говорит:

О Кассий, Брут приказ дал слишком рано.
Октавия он одолеть успел,
Но грабить кинулись его солдаты,
А нас Антоний окружил кольцом.

      Акт V, сцена 3, строки 5—8

«У парфян...»

Депрессия дорого обходится Кассию. Он не осознает масштабов победы Брута и не верит, что поражение его крыла не означает проигрыша всей битвы.

Спешащий к ним на помощь конный отряд Брута он принимает за вражеский. Когда посланный в разведку Титиний радостно обнимается с друзьями, близорукий Кассий решает, что его помощника взяли в плен и вскоре то же самое произойдет с ним самим.

Тогда он зовет своего слугу Пиндара и говорит:

Тебя в плен захватил я у парфян,
И ты тогда, спасенный мной, поклялся
Исполнить все, что прикажу тебе.
Теперь приблизься и исполни клятву.

      Акт V, сцена 3, строки 37—40

Одиннадцать лет назад в битве с парфянами при Каррах Кассий совершил самый громкий из своих ратных подвигов, собрав остатки разбитой армии и благополучно приведя их обратно в Сирию.

Тогда Кассий не поддался отчаянию, но сейчас пал духом. Он приказывает рабу убить себя тем же мечом, которым когда-то пронзил Цезаря. Раб подчиняется, и Кассий умирает.

«Последний из всех римлян...»

Получив известие о смерти Кассия, Брут прибывает взглянуть на тело и говорит:

О Юлий Цезарь, ты еще могуч!
И дух твой бродит, обращая наши
Мечи нам прямо в грудь.

      Акт V, сцена 3, строки 94—96

Потом он произносит над Кассием следующую эпитафию:

Последний из всех римлян, о, прости!
Не сможет никогда Рим породить
Подобного тебе.

      Акт V, сцена 3, строки 99—101

В этом утверждении содержится большое преувеличение. Если не считать героического поведения в битве при Каррах, Кассий ничем себя не проявил. Да, Кассий организовал заговор, закончившийся смертью Цезаря, но слабость этого человека позволила недалекому Бруту погубить задуманный им план.

«О Цезарь, не скорбя...»

Шекспир описывает битву так, словно она продолжается. Однако в действительности события разворачивались иначе.

После сражения, в котором Кассий без нужды покончил с собой, а Брут одержал победу, обе армии отступили, чтобы залечить раны.

Армия Брута по-прежнему занимала выгодную позицию; более того, Брут перекрывал Антонию и Октавию подвоз припасов с моря. Если бы он продолжал оставаться на прежнем месте, то мог бы одержать победу.

Но Брут этого не сделал. Привычка принимать неправильные решения оказалась неистребимой; на этот раз рядом не было Кассия, боровшегося с его тщеславием. Через двадцать дней Брут повел свою армию в отчаянную лобовую атаку.

Потерпев поражение, Брут собрал остатки армии, отвел их на прежнюю выгодную позицию и мог бы продержаться еще, но тут солдаты отказались сражаться.

Оставалось только одно: найти человека, который согласился бы убить его. Бруту помог в этом его слуга Стратон, которого Брут уговорил подержать меч. Брут упал на этот меч со словами:

О Цезарь, не скорбя,
Убью себя охотней, чем тебя!

      Акт V, сцена 5, строки 50—51

Примечательно, что последние слова Брута обращены к Цезарю.

«...Римлянин был самый благородный»

Над Брутом нужно прочитать эпитафию. Это делает Антоний. Глядя на мертвое тело, он говорит:

Он римлянин был самый благородный.
Все заговорщики, кроме него,
Из зависти лишь Цезаря убили,
А он один — из честных побуждений,
Из ревности к общественному благу.

      Акт V, сцена 5, строки 68—72

Согласно Плутарху, «люди говорили», что Антоний не раз и не два высказывался в таком духе. Может быть, он делал это, чтобы привлечь на свою сторону сподвижников Брута и помешать им примкнуть к Октавию? Или из благодарности за то, что Брут не позволил убить его в Мартовские иды? Верил ли Антоний своим словам?

У Шекспира эта финальная эпитафия звучит насмешливо. Как можно верить словам Антония, если Шекспир убедительно показывает, что Брут был единственным, кто убил Цезаря из чистой зависти?

Во второй сцене первого акта Кассий, убеждая Брута примкнуть к заговору, использует слабое место последнего — его чудовищное тщеславие. Он рисует мир, в котором Цезарь все, а Брут ничто, зная, что такая мысль для Брута нестерпима. В конце он сравнивает обоих, причем сравнение выглядит недвусмысленным и жестоким:

Брут и Цезарь! Чем Цезарь отличается от Брута?
Чем это имя громче твоего?
Их рядом напиши, — твое не хуже.
Произнеси их, — оба так же звучны.
И вес их одинаков, и в заклятье
«Брут» так же духа вызовет, как «Цезарь».

      Акт I, сцена 2, строки 142—147

Можно возразить, что Кассий говорит фигурально, сравнивая Цезаря с любым из римских граждан, но факт есть факт: он сравнивает Цезаря именно с Брутом, а Брут слушает. Если обобщить характеристики Брута, разбросанные по всей пьесе, то становится ясно, что Брут не был единственным из заговорщиков, кто убил Цезаря не из зависти. Наоборот, он был единственным заговорщиком, которым руководила только зависть.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница