Рекомендуем

• Для вас в нашей компании монтаж систем пожаротушения без дополнительной оплаты.

• С хорошей скидкой вывоз старого дивана под любые нужды.

Счетчики






Яндекс.Метрика

Быть или не быть

Вот и дошли мы до этого «проклятого» места трагедии, до монолога, признанного вершиной философической поэзии, до монолога, постоянно сопоставляемого с 68-м сонетом. Что только не придумывают режиссеры, чтобы снять его «концертность», избежать невольного шепота зрителя, знающего наизусть: «...вот в чем вопрос». — Его и переносят в другое место трагедии, и соединяют с монологом «Один я...», и заставляют Гамлета произносить этот текст трижды по разным поводам... Не избежали подобных поисков и мы, только при этом старались победить штампы и привычные представления, не прибегая к насилию над литературой и отказавшись от каких-либо средств внешней техники и постановочных приемов. Мы старались вскрыть конкретное действие и предлагаемые обстоятельства, исходя из убеждения, что Шекспиру монолог был необходим именно здесь, в эту минуту жизни принца. Такой подход позволил нам найти свой ответ на вопрос о его смысле и содержании.

По своей мысли, по направленности «Быть или не быть...» развивает положения, прекрасно нам уже известные по клятве-отречению и по предыдущей сцене Гамлета: то же стремление преодолеть свою «трусость», то же убеждение в необходимости отречься от способности мыслить, как способности, враждебной человеку, замахнувшемуся на поступок.

Но в действенной ситуации есть здесь и существенное отличие от всего, что было раньше: уже поставлен спектакль, премьера которого произойдет через несколько часов. Более того, уже, наверно, призваны друзья-заговорщики, которые тоже по-своему готовятся к вечеру, уже рассказано Горацио все, о чем поведал Гамлету Призрак. Собственно, все готово и будущее решится вот-вот...

А потому жизнь Гамлета изменилась коренным образом. Как важен Шекспиру этот момент, так хорошо знакомый ему самому, момент, переживаемый каждым автором и режиссером накануне премьеры, когда уже все, что можно, сделано, когда ничто тебе уже не подвластно, когда через пару часов ты или «на коне» или провалишься с треском. А тут еще такая ставка сделана! — И так хочется сейчас от всего отказаться, забыть о своей затее, сбежать, забиться куда-нибудь, «скончаться. Сном забыться»... Но это «желание сейчас запретно, его нужно вытравить, преодолеть в себе. Нет, нужно мобилизоваться, «восстать, вооружиться или погибнуть».

Не с текста, не со «слов» нужно начинать поиск содержания монолога. Слова лишь жалкая оболочка, поверхностный слой, под которым скрыта интенсивнейшая жизнь, полная напряженного эмоционального переживания, а отнюдь не рассудочного умствования, располагающего к эпическому покою и сосредоточенности. То, что переживает сейчас Гамлет, можно понять только, как борьбу с собственным волнением, с нервной дрожью, которую никак не унять, с приступами отчаяния и бешенства. Он боится рокового часа, и в то же время торопит его: уж лучше бы скорее все кончилось. Он бросается из крайности в крайность.

Что человек может предпринять для преодоления этого отчаянного, болезненного состояния? — Можно пытаться взять себя в руки, мобилизоваться. Гамлет это и делает. Но на смену решимости тут же приходит приступ тоски. И на борьбу с тоской, с отчаянием — разум бросает единственное спасительное оружие, способное разрушить самую сильную эмоцию. Это оружие — ирония. «Быть или не быть...» — монолог, насквозь пронизанный иронией. Откуда такая уверенность? — Прежде всего, из понимания характера принца, из собственного опыта и из ощущения ситуации, в которой сейчас находится Гамлет. А уж потом, благодаря этому взгляду «изнутри», мы получаем возможность, взяв текст в руки, увидеть, что все, написанное Шекспиром, абсолютно соответствует таким образом понятой нами внутренней жизни датского принца. От уверенности в необходимости «восстать, вооружиться, победить или погибнуть»... он бросается в противоположность: «Умереть. Забыться». И вот, дойдя до этой крайней черты, принц начинает издеваться над самой идеей самоубийства. Не может Гамлет всерьез отождествлять себя с теми, кто сносит «униженья века. Неправду угнетателя, вельмож заносчивость, отринутое чувство, Нескорый суд и более всего насмешки недостойных над достойным...», — ему-то самому эти чувства не знакомы, он смотрит на них со стороны, точнее сверху. Он сам, не испытавший ни одного из перечисленных положений, может только издеваться над теми, кто из-за таких пустяков, которые не более, чем мысль, поддаются слабости и мечтают избавиться от земных мучений. Но еще смешнее то, что и на этот шаг отчаяния у них не хватает решимости, ибо неизвестность того, что находится за гранью жизни, страх перед небытием, т. е. опять таки мысль — «склоняет волю». И, чтобы не быть похожими на всех этих «нищих», мы — монархи и герои — не имеем права рассуждать, мысль должна быть изгнана! Гамлет не хочет иметь ничего общего с теми, кто под воздействием мысли становятся трусами. Он не упускает свой идеал — отца. Уж отец-то ни от какой мысли не пришел бы в отчаяние.

Но не так просто преодолеть нервную дрожь, задушить свое чувство. Поэтому Гамлет все время, после репетиции «Мышеловки», бродит по замку и уговаривает себя, и растравляет свое самолюбие. «Быть или не быть...» — не законченный и целостный монолог, а только малая часть того потока обрывков мыслей и слов, которую позволил нам услышать драматург. Поэтому у нас первые слова монолога звучат из-за кулис, как продолжение бесконечного круговорота восклицаний и полубредовых рассуждений. И прерывается монолог отнюдь не решением Гамлета, как можно истолковать этот вскрик: «Но довольно!» (в монологе нет никакого решения, открытия или другого поворота), а появлением Офелии, которое и нарушило безостановочный цикличный ход мыслей принца...