4. «Кориолан»

Трагедия «Кориолан», опубликованная только в 1623 г., была написана, как предполагают, в 1608 г. и отразила актуальные для первых лет правления Якова Стюарта социальные и политические темы. Для этого периода были характерны громкие судебные процессы, которые у некоторых современников получили скандальную известность как беззаконные провокации. Например, процесс 1603 г. по обвинению знаменитого ученого и государственного деятеля Уолтера Роли в измене, был, по свидетельству современников, настоящим фарсом. В 1605 г. был еще более скандальный процесс — был раскрыт так называемый «Пороховой заговор»: якобы несколько молодых людей, среди которых были друзья Роберта Эссекса, вели подкоп под здание парламента и намеревались уничтожить всех «одним взрывом», а в 1606 г. были организованы несколько антикатолических процессов, возможно, с целью поколебать прокатолические симпатии нового короля. Наконец, в 1607 г. произошло крупное народное восстание в средних графствах Англии.

«Кориолан» — одно из самых спорных произведений Шекспира, восприятие которого часто определяли политические взгляды критиков. Достаточно сказать, что, как установили исследователи, эту трагедию театры никогда не ставили в таком виде, как она написана, но всегда ее переработки отражали политические пристрастия режиссеров и политическую обстановку нового времени.

Действие в трагедии начинается бунтом горожан, которые жалуются на голод и требуют смерти ненавистного народу Гая Марция. В разгар этой борьбы приходит известие о нападении племени вольсков, — и только отваге Марция Рим обязан спасением. Сенат награждает его прозвищем «Кориолан» за взятие города вольсков Кориол, и сенаторы предлагают ему должность консула. Плебеи готовы избрать его, забыв прежнюю вражду, однако провокации трибунов приводят к тому, что Кориолан открыто выражает свои взгляды и проявляет ненависть к римской черни. Сенат соглашается на требование трибунов и принимает решение об изгнании Кориолана. Изгнанник выбирает путь мести и во главе вольсков ведет врагов на Рим. Только мольбы Волумнии, его матери, которую он глубоко почитает, побуждают его заключить мир. Но вождь вольсков Авфидий уже давно замыслил гибель могучего союзника, и несколько заговорщиков убивают Кориолана.

Политическая обстановка в Англии подсказала Шекспиру выбор сюжета. Уже в конце правления королевы Елизаветы Нижняя палата стала такой влиятельной, что даже всесильный министр Роберт Сесиль выступал перед лордами от имени «коммонеров». В 1603 г., когда решался вопрос о том, кто заменит королеву Елизавету после ее смерти, Роберт Сесиль вел тайную переписку с Яковом, именно Роберт Сесиль помог Якову Стюарту получить английский престол и стал правой рукой короля. Яков I распустил три из четырех парламентов, созванных в его правление. Король жаловался Сесилю на оскорбления, которые он терпит от членов Нижней палаты, уверял, что пытался следовать совету Сесиля быть терпеливым, но не способен на «ослиное терпение». Он упрекал своего министра за умеренный тон его выступлений в парламенте.

Политика Сесиля и других министров вызывала резкую критику в палате лордов, где лидером оппозиции стал граф Саутгемптон. Освобожденный из тюрьмы после смерти Елизаветы, он видел в Сесиле главного виновника падения и казни Эссекса, а в Бэконе — человека, предавшего Эссекса на суде. Возможно, что личная ненависть придала особую страстность и горечь его обвинениям. Речи, содержащие самые резкие обличения общественных злоупотреблений, большей частью исходили от Саутгемптона или его друзей¹.

Один из членов парламента Роберт Бойер приводит в своем дневнике выступления Ильвертона, Сандиса, Кока, Уэнтворта и других членов оппозиции, содержащие резкую критику королевских министров. Лидеров оппозиции называли «народными трибунами» или «популярами». В 1606 г. Роберт Сесиль, теперь уже лорд Сольсбери, заявил, что Верховная палата не желает выслушивать речей в стиле народных трибунов. В парламентских дебатах возникали сравнения с римским сенатом. Один из членов палаты предложил, чтобы спикер сам отбирал билли для голосования, ссылаясь на то, что в сенате консул решал, какие вопросы следует обсуждать. На это последовало возражение некоего Вайзманна: «Существует огромная разница между римскими консулами и спикером, — сказал он. — У нас муниципальное правление, и мы знаем наши беды лучше, чем мистер спикер»². Аналогии между парламентом и римским сенатом встречаются и в английских политических сочинениях XVI в.

Нижняя палата не выражала интересов неимущих слоев народа. Оппозиция состояла из торговцев и нового поколения землевладельцев и возглавлялась юристами. В парламенте почти не было случая, чтобы спикер свободно избирался. Обычно его назначал лорд-канцлер по согласованию с королем. При избрании спикера существовал обычай самоуничижения. «Самый ничтожный и недостойный из всех, кто занимал это место», «Слишком слабы мои способности, чтобы принять столь великое бремя», «О, я — недостойный и неспособный», — так говорил спикер, когда предлагали его кандидатуру³.

Парламентская борьба в начале XVII в. свидетельствует о развитии противоречий между королевской властью и парламентом и между властью и народом, которые через полвека привели к революции. В шекспировской трагедии можно обнаружить многие детали современной ему парламентской борьбы и предвидение ее развития в будущем.

Источником трагедии послужила биография Кориолана в «Жизнеописаниях» Плутарха. В повествовании Плутарха на первом плане стоит борьба между сенатом и народом. Плутарх рассказывает, что народ считал себя угнетенным притеснениями кредиторов и жаловался на голод и дороговизну хлеба. Когда бедняки удалились на Священную гору, сенат послал к ним «приятнейшего» старца Менения Агриппу, который закончил свою речь знаменитой басней о желудке. Симпатии Плутарха на стороне сенаторов, согласных на уступки народу. Он осуждает Кориолана за чрезмерную ненависть к плебеям и приписывает уступки не столько страху, сколько влиянию «отличавшихся приверженностью к народу сенаторов». Плутарх объясняет нежелание плебеев воевать: они не хотели быть убитыми, сражаясь в защиту имущества богатых людей (р. 223). Причина изменчивости толпы при избрании Кориолана у Плутарха более веская, чем в трагедии: горожане сначала избрали Марция, но когда он явился в сопровождении всей знати, народ возмутился этим пышным появлением и, боясь, что сенаторы с помощью Марция лишат народ свободы, отказал ему в окончательном избрании (р. 227). Шекспир не использует эти моменты. Он опускает и другое важное свидетельство Плутарха о позиции народа: когда трибуны предлагали сбросить Кориолана с Тарпейской скалы, народ счел этот приговор слишком жестоким, а приговор об изгнании прошел большинством в три голоса. Шекспир упоминает о том, что трибуны при избрании Кориолана собирали голоса по трибам, но он опускает пояснение Плутарха: при этом подсчете имел перевес самый бедный народ, «которому уже нечего терять» (р. 231). Вполне обосновано у Плутарха и народное требование отменить приговор Марцию, когда он осадил город.

Во многих биографиях Плутарх, характеризуя афинский или римский демос, говорит о том, что народ всегда винил в неудаче предприятия или в дурных последствиях закона того, кто руководил предприятием или предложил закон, не задумываясь о причинах неудач. Шекспир, изображая гнев народа против трибунов при известии о нашествии Кориолана на Рим, во многом следовал той оценке римского плебса, какую давал Плутарх. Характер Кориолана в драме во многом соответствует описанию Плутарха. Некоторые детали Шекспир опускает. Например, Плутарх сообщает, что Кориолан щадил патрициев и не позволял грабить их земли, а земли и собственность плебеев беспощадно отдавал на разграбление вольскам (р. 234—235).

Плутарх осуждает своего героя за гордость и презрение к народу, не задумываясь, откуда они проистекали. Шекспир несравненно глубже проникает в характер Кориолана. У Шекспира Кориолан — воспитанник Менения, этого «друга народа». Герой напоминает матери, что она сама высказывала презрение к «суконным вассалам», и Волумния не раз проявляет ненависть к плебеям. В трагедии Кориолан всего лишь разделяет взгляды, господствующие среди патрициев. Но он произносит гневную речь, в которой обличает лицемерие и трусость патрициев, готовых в минуту опасности унизиться до лести перед толпой. Обо всем этом нет ни слова у Плутарха. В его изображении герой сам виновник своей трагедии.

Противопоставляя народ сенату и патрициям, Шекспир иногда употребляет английские названия: патриции — это джентри и знать, народ, действующий в трагедии, — это торговцы и ремесленники. Здесь нет ни крестьян, ни разорившихся бродяг, ни деклассированного люда, наполняющего фальстафовские сцены. Народ — это город, заявляет толпа горожан вместе с трибунами. Трибуны говорят о себе, что они защищают интересы «коммонеров».

Шекспир в первой же сцене передает контраст в обращении Менения Агриппы и Марция с народом. Первого народ считает другом, второго — самым ненавистным врагом, но уже с самого начала ясно, что оба принадлежат к враждебному народу лагерю. Менений обращается к мятежникам с ласковым увещеванием: «Что с вами, земляки? Друзья мои, почтенные соседи, ужель вы ищете себе беды?» Обращение Марция служит резким контрастом:

Эй, в чем дело? Для чего вы,
Мятежные бездельники, мерзавцы,
Поддавшись духу ваших жалких мнений,
Себе коросту начесали...

(I, 1, 168—169)

Менений убеждает народ, что восстать против Рима — «то же, что против неба с палкой восставать»:

Ведь не патриции, а боги вам
Создали голод, и помочь должны
Не руки, а колени перед ними.

(I, 1, 74—76)

Он убеждает народ, что патриции заботятся о их нуждах, как отцы. Постоянное повторение слова «забота» в речи Менения становится навязчивым. Плутарх сообщает, что Менению удалось успокоить народ (р. 224). Шекспир дает иную реакцию толпы: «1-й горожанин: "Пекутся о нас? Нечего сказать! Да они никогда о нас не заботились. У них амбары от хлеба ломятся, а они морят нас голодом, да издают законы о ростовщичестве, которые идут на пользу ростовщикам; всякий день отменяют какой-нибудь хороший закон, тяжкий для богачей, а для бедняков что ни день издают новые постановления, чтобы покрепче скрутить и прижать их. Если только война не пожрет нас, они сами это сделают, вот какова их любовь к нам"» (I, 1, 81—89). Недовольство законодательством не характерно для римских плебеев в повествовании Плутарха, но оно соответствует дебатам о законах в английском парламенте. (Эти речи иногда сравнивают с памфлетами Роберта Краули.)

Менений рассказывает горожанам басню о том, как члены тела взбунтовались против желудка: праздный, бездеятельный желудок накапливает пищу, а не трудится наравне с другими членами тела. Ответ «желудка» содержит такую же идею необходимости разделения труда, какую мы встречаем в монологах Улисса и архиепископа Кентерберийского. Я сначала собираю всю пищу, отвечает желудок, но затем вы получаете ее обратно; я посылаю ее сердцу, мозгу и другим частям по нервам и сосудам.

До настоящего времени исследователи выясняют возможные источники Шекспира для его варианта басни о желудке. Эта басня известна с древнейших времен и встречается во многих произведениях мировой литературы⁴. Непосредственный источник Шекспира — Плутарх, который рассказывает, что сенат послал к плебеям «приятнейших стариков» («certain of the pleasantest old men») и их предводитель Менений Агриппа успокоил плебеев речью, которую закончил басней. Плутарх кратко излагает эту примечательную сказку (выделены слова, использованные Шекспиром): «On a time all the members of man's body did rebel against the belly complaining of it that it only remained in the midst of the body without doing anything, neither did bear any labour to the maintenance of the rest whereas all other parts and members did labour painfully, and were very careful, to satisfy the appetites and desires of the body. And so the belly, all this notwithstanding, laughed at their folly, and said: It is true, I first receive all meats that nourish man's body: but afterwards I send it again to the nourishment of other parts of the same. Even so (quoth he) O you, my masters, and citizens of Rome, the reason is alike between the Senate and you For matters being well digested and their counsels throughly (thoroughly) examined, touching the benefit of the commonwealth, the Senators are cause of the common commodity that cometh unto every one of you» (p. 223—224).

Как можно видеть, основные моменты Шекспир нашел у Плутарха. Развитие некоторых мыслей он почерпнул в том варианте басни, который приведен в сочинении В. Кэмдена «Remains of Britain» (1606) (это установил еще в XIX в. А. Брандл). В частности, Шекспир сохраняет перечисление частей тела и органов чувств, приведенное у Кэмдена: «All the membres of the body conspired against the stomack as against the swallowing gulf of all their labours; for whereas the eyes beheld, the ears heard, the hands laboured, the feet travelled, the tongue spake, and all parts performed their functions, only the stomack lay idle and consumed all».

Заимствуя из варианта Кэмдена всего несколько слов, Шекспир оставляет без внимания картину того истощения всех частей тела, которое было результатом их «заговора», а также наставление, завершающее басню: «For albeit the Princes gather much, yet not so much for themselves or for others, so that if they want they cannot supply the want of others; therefore do not repine at Princes herein, but respect the common good of the whole public estate»⁵.

Любопытное предположение высказал Х. Браун: по его мнению, Шекспир был знаком с ироническим изложением этой басни в романе Рабле⁶. Действительно, у Рабле упоминается чисто физиологический момент: мозг передает свои приказания по нервам и приводит в движение мускулы. Однако подобные сведения могли быть известны Шекспиру и помимо Рабле. Это место в романе привлекает внимание явной иронией Рабле по отношению к распространенным аналогиям между государством и человеческим телом.

Маккаллум уже давно высказывал предположение, что Шекспир, создавая первую сцену трагедии, использовал несколько вариантов басни о желудке: кроме Плутарха он, вероятно, читал «Защиту поэзии» Сиднея, уже упоминавшееся выше сочинение Кэмдена, а также рассказ из сочинения Тита Ливия, к тому времени доступного в переводе Холленда⁷. По мнению Д. Траверси, Шекспир преобразует известное в его время теоретическое оправдание иерархии в символическое изображение римского общества, в котором ведется борьба за власть. Сенат — это орган, который собирает плоды труда и распределяет их по всему государству, — таков смысл аллегории.

Басня во всех ее вариантах содержит признание, что «желудок» ничего не производит, а только распределяет произведенное другими. Но вывод Менения иной: общее добро вы получаете только благодаря сенату, вся польза исходит только от сената, а не от вас, убеждает он горожан. Снова, как в речах архиепископа и Улисса, политический вывод не вытекает из рассуждений о разделении труда в обществе.

Марций по-другому, чем Менений, определяет роль сената в государстве: благородный сенат вас держит в страхе, чтобы вы не пожрали друг друга (I, 1, 191—192). Если в представлении горожан правители защищают богачей и угнетают бедняков, то в представлении патрициев государственная власть существует, чтобы распределять общественное богатство и сохранять порядок в государстве, сдерживая эгоистические инстинкты. Кориолан возмущен тем, что плебеи, не умея править, отказываются подчиняться правителям. Он с иронией перечисляет «государственные» интересы толпы:

К чертям их! Заседают на насесте —
И в Капитолий нос совать дерзают:
Кто в ход пошел, кто преуспел в делах,
Кто ослабел, кто с кем в союзе там,
Кто женится по их предположенъям.
Чуть кто им люб, так за того горой;
Не люб, так с грязью тотчас же смешают.

(I, 1, 187—193)

Кориолан убежден, что знать по праву презирает народ: плебеи лишены всего, что он считает признаком благородства; у них грязные лица и зубы, засаленные колпаки, они пахнут чесноком, они вечно жалуются на голод, они трусливы во время войны. Кориолан возмущен трусостью плебеев, которые отказываются воевать, заявляя, что в Риме и без войны достаточно хлеба, чтобы всех накормить. Даже когда речь идет о жизни государства, они ослабляют Рим своими мятежами, говорит Кориолан. В глазах Марция воинская доблесть — высшее достоинство. Он презирает своих сограждан за трусость, но с уважением относится к своему врагу — вождю вольсков Авфидию. При известии о нападении вольсков он даже радуется: «У вольсков много хлеба: этих крыс возьмем амбары грабить», — говорит он и с иронией предлагает мятежным горожанам показать мужество в войне. В битве он угрожает своим воинам, что проткнет мечом каждого, кто повернет назад. Упрек Кориолана «...каждую минуту вы меняете свое мнение» кажется вполне обоснованным. Однако нельзя объяснять изменчивость в поведении народа только влиянием трибунов. Например, в сцене избрания Марция консулом горожане и без помощи трибунов почувствовали иронию Кориолана по отношению к ним. «По моему ничтожному и недостойному мнению, он насмехался над нами, когда просил наших голосов», — говорит один из горожан трибунам (II, 3, 166) и повторяет вслед за Кориоланом слово «голос», уловив в этом насмешку. Трибуны только разжигают искру недовольства и подсказывают народу, как нужно поступать.

В некоторых случаях Шекспир опускает приведенные у Плутарха причины, объясняющие поведение народа. В трагедии это поведение лишено самостоятельности и решительности. Например, в противоположность описанию Плутарха, в сцене изгнания Кориолана народу определена роль слепого орудия в руках трибунов. Сициний приказывает эдилам собрать народ и объявляет: если скажу «штраф», пусть все кричат «штраф!», если «смерть», пусть кричат «смерть!» Несоизмеримость этих двух наказаний придает поведению трибунов особенно неприглядный характер: их решение зависит от уступок патрициев, а в слепой поддержке народа они уверены.

В сцене на форуме все горожане поддерживают трибунов. Когда же Кориолан ведет вольсков на Рим, горожанам начинает казаться, и вполне искренне, что они не виноваты в изгнании: «Сказав "изгнать", прибавил я: "а жалко"», «так говорили очень многие», — такими репликами обмениваются «коммонеры», готовые теперь растерзать трибунов.

Еще более неразумным кажется поведение вольсков в сцене убийства Кориолана. Когда Авфидий высказывает беспокойство о позиции народа, один из заговорщиков успокаивает его: «Народ будет колебаться, пока два противника борются за власть, но когда один из вас будет побежден, победитель окажется наследником всего» (V, 6, 16—19). И действительно, горожане, которые только что восторженно приветствовали Кориолана, услышав обвинение, предъявленное Кориолану Авфидием, тут же вспоминают о несчастьях, которые он в прошлом принес вольскам: «он убил моего сына», «мою дочь», «он убил моего отца». «Разорвите его на части!» — кричит «весь народ», как гласит ремарка. Только при поверхностном восприятии такое изменение кажется бессмысленным. В криках толпы звучит истина: вольски, на время забывшие о своей давней ненависти, при первом повороте фортуны вспомнили о горестях, причиненных им когда-то Кориоланом, и их ненависть возродилась.

Изменение в позиции народа, который видит то одну, то другую сторону событий и характера героя, является важной особенностью трагедии. Когда Кориолан обвиняет толпу: «Пускай она в моих речах сама себя увидит», то Брут возражает ему: «Ты говоришь о народе как будто бог карающий, а не человек с такими же слабостями, как и он» (III, 1, 80—82). В диалоге беспристрастных слуг, убирающих Капитолий, содержится своего рода возражение Плутарху. В заключительном сравнении Кориолана с Алкивиадом Плутарх говорит, что лучше льстить, чем намеренно вредить народу. Шекспир изменил мысль Плутарха: «1-й служитель: "...А стараться вызвать злобу и раздражение народа так же плохо, как и то, что он не любит льстить народу, чтобы добиться его любви"» (II, 2, 23—26).

Во многих критических работах встречается самая отрицательная характеристика трибунов. Для такого восприятия шекспировский текст дает достаточно оснований. Но вряд ли можно согласиться с теми, кто видит в отношении Менения и патрициев к трибунам оценку самого Шекспира. Отношение к трибунам патрициев — это позиция врагов, которая может быть пристрастной, так как продиктована личными эгоистическими интересами. Презрение Менения трибуны вызывают тем, что являются «пастырями плебейского стада». Он с насмешкой перечисляет ничтожные дела, которыми с важным видом занимаются трибуны: «Вы способны целое утро убить, разбирая тяжбу между торговкой апельсинами и продавцом втулок», «Я не могу назвать вас Ликургами», «Не могу же я сказать, что речи ваших милостей искусны, когда в каждом звуке, издаваемом вами, я слышу ослиный рев» (II, 1), — обращается Менений к этим «государственным мужам». Однако в минуту опасности он быстро меняет тон и называет их уже не ослами и потомками палачей, а «вождями народа», «добрыми и почтенными трибунами».

Трибуны все время говорят от имени народа. Но более всего они боятся, как бы не лишиться своей должности (II, 1, 239, 260). Они ведут двуличную политику (см., например, конец II акта), сами они состоятельные люди (Брут упоминает о своем богатстве — IV, 6, 160) и побаиваются слишком сильных возмущений народа (II, 3, 264—266). Они готовы примириться с патрициями, лишь бы не покушались на их должности (III, 1, 327—329).

Особенно неприязненное чувство вызывают трибуны своими постоянными провокациями. Брут советует горожанам задеть вспыльчивую натуру Кориолана, вызвать его гнев, чтобы он, охваченный яростью, говорил то, что думает. Но даже эти провокации трибунов не так уж легко осудить как демагогию. Брут и Сициний действуют из эгоистических побуждений и вызывают в зрителе неприятное чувство. Но обвинения, предъявленные трибунами Кориолану, соответствуют истине. Они напоминают плебеям о вражде к ним Марция, и его ненависть слишком очевидна; они обвиняют его в стремлении установить тиранию, и речи Марция подтверждают обоснованность их опасений. Трибуны, независимо от их эгоистических побуждений, раскрывают народу глаза на его тяжелое положение и его реальную силу в политической борьбе.

Возможно, что такая характеристика трибунов подсказана Шекспиру парламентской борьбой его времени. Роберт Бойер, описывая острую борьбу в парламенте в 1606—1607 гг., приводит речи лидеров оппозиции, направленные против монополий, патентов, налогов на торговые операции. В то же время эти ораторы одобряли суровые меры против изменников и заговорщиков, а один из них, Эдуард Кок, человек жадный и властолюбивый, был главным обвинителем Эссекса и, поддерживая Сесиля, требовал смерти Кобгема и Роли.

Поведение трибунов в трагедии Шекспира отличается важной особенностью, о которой нет сведений у Плутарха: трибуны говорят как люди, облеченные полнотой государственной власти. Они обвиняют Кориолана в измене задолго до того, как тот становится изменником, обвиняют на том основании, что он не подчинился их власти. «Он говорит, как изменник, и ответит за это, как отвечают изменники», «явная измена», «опасный изменник», «враг государства» — эти обвинения постоянно звучат в репликах трибунов. В трагедии Шекспира трибуны выступают защитниками обычая, закона и государственной власти.

Шекспир отступает от Плутарха и в характеристике патрициев. Плутарх упоминает о мудрых, любящих народ сенаторах, а в трагедии нет ни одного патриция, который проявлял бы по отношению к народу заботу, о которой столь красноречиво говорит Менений. Серьезные изменения источника можно обнаружить в сцене столкновения патрициев и плебеев — одной из самых важных в трагедии (III, 1). В этой массовой сцене обнажаются все конфликты и государство оказывается на грани гражданской войны. Шекспир передал существо конфликта в соответствии с изложением Плутарха, например, полностью сохранил речь Кориолана против раздачи зерна. Однако Шекспир меняет соотношение сил: Плутарх рассказывает, что после того, как народ отменил свое решение об избрании Кориолана консулом, многие сенаторы восстанавливали Кориолана против народа и советовали прибегнуть к силе. Речь Кориолана в сенате против раздачи зерна встретила поддержку, как пишет Плутарх, «всех молодых людей и почти всех богатых», и только несколько «старых сенаторов» предостерегали, что лишение народа хлеба вызовет опасные беспорядки. В трагедии, напротив, все сенаторы призывают Кориолана к спокойствию и никто не одобряет его откровенных суждений в столь опасный момент.

Шекспир дополняет источник множеством моментов, напоминающих о современной ему политической обстановке. Коминий обращается к Кориолану «лорд консул», а когда трибуны отказываются признать Кориолана консулом, спрашивает их: «Разве он не избран знатью и коммонерами» («Hath he not pass'd the noble and the common?» — III, 1, 29), как бы напоминая о двух палатах английского парламента.

По сравнению с Плутархом, Шекспир придает речам Кориолана в этой сцене гораздо более бунтарский характер. Кориолан предлагает изменить форму правления: неблагоразумие, беспечность, опасная мягкость сената привели к тому, что в государстве существуют две власти («two authorities are up, neither supreme»). Другие патриции предлагают более гибкую политику, стараясь незаметно свести на нет власть трибунов и рассматривая обычай избрания консулов как формальность. Они применяют и более тонкие средства, используя трибунов для усмирения народа (III, 1, 327—329).

Кориолан убеждает сенаторов в том, что двоевластие подготовляет худшие бедствия для государства:

О добрые, но слабые отцы,
Сенат почтенный, но не дальновидный:
Затем ли вы народной гидре дали
Трубу и голос в этих болтунах,
Чтобы они своим строптивым «будет»
Старались с явной наглостью направить
В болото ваш властительный поток...
...Надо полагать,
Они — сенаторы, а вы — плебеи,
Раз голос их звучит сильнее в общем Собрании.

(III, 1, 91—104)

Он более проницателен, чем другие патриции с их гибкой политикой. Он предсказывает гибель знати:

Природа власти
Унижена, и снисхожденье наше
Зовется трусостью. Наступит время,
Когда спадут замки с ворот сената
И станут вороны, в него ворвавшись,
Клевать орлов.

(III, 1, 134—138)

В этих словах Кориолана можно видеть предсказание исхода борьбы между аристократами и народом. В речь Кориолана Шекспир вводит типично английские политические словесные обороты, напоминающие о парламентской борьбе. Сенаторы, говорит Кориолан, обладая благородным происхождением, знатностью и мудростью, не могут принять решение, кроме как выслушав «да» и «нет», сказанные «общим невежеством». Шекспир в этой речи Кориолана упоминает о яркой детали в жизни парламента: участников голосования называли «да» и «нет» в зависимости от их ответов («Where gentry, title, wisdom, / Cannot conclude but by the yea or no / Of general ignorance» — III, 1, 144—146).

Опасно оставлять решение необходимых дел на усмотрение изменчивой толпы, убеждает Кориолан сенаторов и предлагает ради спасения основы государства рискнуть изменить его устройство. Трибуны, услышав, что Кориолан предлагает «вырвать язык толпы», т. е. уничтожить их должности, поспешно провозглашают его «изменником».

В этой сцене Менений с самого начала призывает и Кориолана и трибунов к «спокойствию» («be calm, be calm», «let's be calm», «well, no more», «come, enough»). Эти реплики Менения не оказывают никакого влияния на стремительное развитие столкновения между Кориоланом и трибунами. Призыв Менения «побольше уважения друг к другу» звучит комично накануне общей драки, когда трибуны приказывают арестовать Кориолана, объявляя его от имени народа «врагом государства» (III, 1, 173—180).

И обвинение и формы ареста соответствуют английской практике, а обращения трибунов к Кориолану «гадюка», «ядовитый изменник» напоминают обращение Эдуарда Кока к Вальтеру Роли («thou, viper»).

Sicinius.

Where is this viper
That would depopulate the city and
Be every man himself...

(III, 1, 263—265)

Смертный приговор Кориолану, произнесенный Сицинием, вынесен за «измену», которой Кориолан еще не совершил. Плутарх сообщает, что приговор об изгнании Кориолана прошел незначительным большинством в три голоса. Шекспир в большей мере показывает полный произвол трибунов, которые могут арестовать «изменника», сразу же «приговорить» его к смерти и приказать эдилам и толпе плебеев сбросить Кориолана с Тарпейской скалы (III, 1, 286—290). Готовность Кориолана и патрициев сопротивляться этому решению с оружием в руках помешала привести приговор в исполнение. Трибунов смутило также предостережение, высказанное одним из сенаторов: насилием они начнут «кровавый путь, конец которого неведом для его начала» (III, 1, 328—329).

Поведение трибунов в трагедии соответствует поведению обвинителей во время судебных процессов 1603—1608 гг.: например, грубость Эдуарда Кока во время процесса над Ролеем настолько нарушала приличия, что даже Роберт Сесиль, тайно направлявший весь процесс, вынужден был призывать Кока к порядку, а судья Пофем успокаивал противников примерно так же, как Менений в трагедии Шекспира.

Для замысла Шекспира весьма существенно, что Менений Агриппа полностью разделяет ненависть Кориолана к плебеям. Уговаривая Кориолана уйти и не высказывать «достойный гнев», он убежден, что одно время сменится другим, когда можно будет открыто проявить свое отношение к плебеям. Он, подобно Кориолану, мечтает о расправе с плебеями:

Кориолан.

Я в чистом поле сорок человек
Таких измолотил бы.

Менений.

Я бы сам
За пару лучших взялся — двух трибунов.

Коминий.

Теперь же перевес не в нашу пользу,
И храбрость будет только сумасбродством,
Когда стоим пред падающим зданьем.

(III, 1, 242—247)

Волумния, как и другие патриции, ненавидит народ. Когда Кориолан восклицает: «Пусть их повесят» («Let them hang»), его мать прибавляет: «Да, и сожгут к тому же» («Ay, and burn too»). Можно заметить, что эти наказания характерны для более поздних времен, чем время действия в трагедии.

Спор Волумнии и Кориолана отражает проблему, которая ставилась во многих драмах современников Шекспира: как соотносятся политика и личная честь человека. Кориолан убежден, что притворяться бесчестно во всех случаях, но Волумния доказывает ему, что во время войны «честь» и «политика» не противоречат друг другу. Мягкими словами можно предотвратить кровопролитие: «Готова и сама я притворяться, когда судьба моя или друзей поставлена на карту: нет для чести ущерба в этом» (III, 1, 62—64). Она красочно описывает, как добиться любви плебеев: достаточно, чтобы язык произносил слова, не выдающие истинных чувств, лучше с непокрытой головой стать на колено, опустить голову — и Волумния произнесла речь, которая легко могла бы спасти Кориолана.

Кориолан уступает матери не потому, что согласен с ее доводами, а следуя инстинкту глубокой сыновней любви. Он считает эту уступку своим нравственным падением и произносит монолог, полный презрения к лести и притворству, называя такое поведение «подлостью» («a most inherent baseness»). Эта оценка вполне подходит к Менению, который настолько приучил себя к притворству, что и самому себе, и окружающим кажется воплощением благоразумия. В момент острых столкновений он смешон со своими попытками «поправить беду заплатой любого цвета». Его житейская мудрость бессильна предотвратить трагедию Кориолана и гибель города. Этот инстинктивный приспособленец и примиритель скрывает презрение к народу под маской остроумия и добродушия. Даже после измены Кориолана Менений не высказывает ни слова осуждения своему любимцу.

Кориолан в трагедии сделан воспитанником Менения, но он не в силах принять эту позицию «приспособленчества». Он вспоминает не только о том, как мать учила его сохранять стойкость и мужество, но и о ее презрении к плебеям. Именно в этом противоречии национальных и социальных чувств причина трагедии самой Волумнии. Ее главной целью было воспитать в сыне любовь к отечеству. «Будь у меня двенадцать сыновей... я легче перенесла бы благородную гибель одиннадцати за отечество, чем праздную жизнь двенадцатого» (1, 3, 24—28), — говорит она. Тем сильнее потрясает ее измена Кориолана. В чем причина такой чудовищной измены? Только ли в индивидуализме Кориолана? Окружающие Кориолана привили ему ненависть к плебеям, продиктованную эгоистическими интересами. Кроме Волумнии, никто из патрициев не способен поступиться своей выгодой ради сохранения единства в государстве.

Война с собственным народом заставила патрициев забыть об отечестве. Как воспринимают они нашествие вольсков на Рим во главе с Кориоланом? Плутарх сообщает, что сенат был возмущен изменой Кориолана, и только народное недовольство заставило сенаторов отменить приговор об изгнании Марция. Напротив, в трагедии первая реакция Коминия и Менения не возмущение изменой, а злорадство и негодование в адрес трибунов. «Хорошенькое дело вы сделали!.. Вы помогли насиловать ваших дочерей... Вы увидите, как сожгут ваши храмы, а все ваши права заключат в отверстие, пробуравленное шилом... Он встряхнет ваш Рим за уши», — угрожает трибунам Коминий, а Менений подхватывает: «Как Геркулес стряхнул зрелые плоды» (IV, 6, 79, 81, 85—87, 97—99).

Но патриции бояться, что вместе с плебеями, «этой зловонной кучей затхлой мякины», Кориолан сожжет и несколько зерен — их самих. В мирное время патриции заботятся о сохранении своей власти, а когда война угрожает существованию государства, страх за свою власть уступает страху за свою жизнь.

Из всех патрициев только Волумния поднимается до осуждения измены Кориолана. Она приводит к нему его жену и сына, и все трое на коленях молят Кориолана пощадить Рим. Только теперь Кориолан почувствовал глубокое волнение:

Как актер дрянной,
Забыл я роль свою, и ждет меня
Позор великий. — Плоть моя родная,
Прости мою жестокость! Но при этом
Не говори мне только: «Рим прости!»

(V, 3, 40—44)

Волумния говорит о своей скорби: ведь она утратит или сына или отчизну. Но раньше, чем ты растопчешь свою страну, ты раздавишь чрево матери, породившее тебя, обращается она к Кориолану. Если ты победишь, твое имя будут повторять с проклятием:

И впишут в летопись: «Он был велик,
Но тем свою он славу уничтожил,
Что родину сгубил, покрыв позором
Себя в веках».

(V, 3, 145—148)

Она упрекает сына в гордости, напоминает о любви к матери, о чести и доблести, молит о жалости — ведь все они умрут, и его мать, и его жена, если он растопчет Рим. Наконец, она отрекается от сына и гордо произносит: «Идемте, этот человек родился от Вольской матери». И Кориолан уступает. Он соглашается заключить мир, хотя понимает, что эта уступка грозит ему смертельной опасностью.

Трагическая судьба Кориолана заключает в себе осуждение измены, но она внушает и сострадание к герою. Почему герой, совершающий тягчайшее преступление перед отечеством, во многих сценах вызывает сочувствие? Или Шекспир заставляет нас сочувствовать всякому человеческому страданию? Нам кажется, что причина симпатии зрителя скрыта глубже.

Окружающие объясняют поведение Кориолана его чрезмерной гордостью. Об этом говорят горожане, трибуны, Волумния, Авфидий. Некоторые зарубежные исследователи даже называют «Кориолан» драмой о гордости, приглушая этим социальные конфликты трагедии. Следует пояснить, в чем же состоит гордость героя. Гордость Кориолана не только результат аристократического происхождения, Кориолан гордится верностью своим этическим принципам. Он горд своей храбростью, бескорыстием, скромностью, неспособностью к лести и подлости, своей честностью и прямотой. Волумния упрекает сына в том, что он слишком непреклонен (too absolute), слишком стремится быть самим собой (III, 2, 39). Кориолан не хочет и не может насиловать свою природу. «Ты хочешь, чтобы я предал свою природу?» (III, 2, 15) — обращается он к матери, когда она уговаривает его разыграть смирение и покорность перед народом. «Яростная болезнь времени требует этого лекарства для спасения всего государства» (III, 2, 33—34), — убеждает его Менений в необходимости притворства. Менений объясняет поведение Кориолана как грубость воина, несдержанного в гневе. Но это объяснение Менений дает народу, и его можно принять за хитрость. Кориолан отвергает такое оправдание: «Будь я так же терпелив, как полночный сон, я все равно высказал бы мою мысль» (III, 1, 84—85). Кориолан не хочет скрывать свои чувства и мысли. И трибуны все время пользуются этой слабостью врага: они знают, что Кориолан при любом противодействии говорит то, что думает, а потому легко может сломать себе шею. Вспыльчивость Кориолана не только результат страстного темперамента, она порождена непримиримой этической позицией героя.

Во многом Кориолан лучше других патрициев. Нравственная природа Кориолана другая, чем у его политических единомышленников. Он проявляет такое индивидуальное восприятие мира, которое ставит его в положение одиночки, отвергнутого всем обществом. Исследователи, увидевшие в этом противопоставлении героя и общества всего лишь осуждение индивидуализма, очень упрощают шекспировскую трагедию. Кориолан во всем следует своим путем. Он признается матери, что не стремится к консульскому званию. Он предпочитает служить сенаторам по-своему, чем править по их указке. Пусть высшие должности и почести достаются тем, кто способен льстить и притворяться. Из диалога служителей (II, 2, 25—26) выясняется, что Кориолан достиг высшего положения благодаря своим заслугам, а не таким легким путем, как льстецы, угождающие народу, чтобы добиться должностей.

То, что другим аристократам кажется оправданной обстоятельствами политикой, для Кориолана — подлость и бесчестье. Людские слабости, казалось бы незначительные и простительные, вызывают его возмущение. «Я ненавижу тебя сильнее, чем того, кто нарушает обещания», — уже в этих словах, обращенных к Авфидию, проявляется непримиримость, свойственная всему поведению Кориолана. Он презирает трибунов за то, что они «чванятся властью» (III, 1, 21—24). Он видит, что горожане довольствуются лестью, и с презрением говорит об «очаровании» любимцев народа.

Не нужно забывать, что Кориолан обличает народ, обладающий силой. Кориолан предпочитает погибнуть, но не унизиться перед «чернью». Он не стал бы льстить даже Нептуну и Юпитеру, а охваченный возмущением, забывает, что слышал слово «смерть», так говорит о нем Менений (III, 1, 255—260), и эта оценка подтверждается в драме. Эпизод из осады Кориол, когда Марций один бросается в ворота неприятельского города, введен не только для того, чтобы показать безрассудную воинскую храбрость героя. Этот эпизод характеризует жизненную позицию героя. Кориолан столь же отважен и в государственной жизни. И здесь он действует один, не задумываясь о последствиях и опасностях, действует всегда так, как считает правильным.

Чем же питается эта храбрость? Только ли сословной ненавистью к плебеям? Нет. Она порождена твердостью его политических принципов. Когда он уступает матери и решается говорить с народом «мягко», он несколько раз повторяет слово mildly, сознавая, какое опасное испытание ему предстоит. Его надежда на установление мира с помощью лести и притворства высказана с явной иронией (III, 3, 33—37). И действительно, он поддается на провокацию трибунов и начинает громить народ. Страстность его политических речей вызвана заботой о благе государства, как он это благо представляет. «Моя душа болит, — говорит он сенаторам, — когда я вижу, как разрушается государство». Он восстает против «обычая» в защиту «истины», высказывая обобщения, которые выводят действие за пределы конкретной политической ситуации. «Зачем я должен выпрашивать у Хоба с Диком их ненужные голоса? Таков обычай! Но если во всем поступать, как велит обычай, никто не будет сметать пыль древних времен, и сквозь горы заблуждений не сможет проглянуть истина» (II, 3, 122—128).

Чтобы раскрыть истину, Кориолан готов на любые опасности. Когда его друзья советуют ему молчать, пока не наступит более подходящее время, Кориолан протестует:

Ни слова! Как! Я, не страшась врагов,
За родину лил кровь на поле брани,
Так побоюсь ли я слова чеканить,
Покуда в легких сила не иссякла
Для облаченья этих прокаженных.

(III, 1, 75—78)

Непримиримость и непреклонность Кориолана кажутся особенно опасными трибунам. Его болезнь заразительна, его мысли — отрава для других, он предлагает опасные новшества («he is a traitorous innovator»), сопротивляется закону, оскорбляет власти, он изменник — таковы обвинения, предъявленные Кориолану трибунами (III, 1, 286—289, 310—311; III, 3, 78—82).

Обвинение в государственной измене вызывает в Кориолане приступ ярости. Он готов скорее умереть, чем покориться воле плебеев. «Я не куплю их милосердия даже ценой одного ласкового слова», — говорит он друзьям. «Пусть я умру на колесе, пусть буду растоптан копытами диких коней или сброшен с Тарпейской скалы — я буду с ними таков, как прежде был» (III, 2, 1—6). Выйдя к народу, он не льстит и не унижается, а объясняет свое поведение любовью к Риму: он любит родину глубокой и святой любовью, дорожит ею больше, чем своей жизнью, чем жизнью жены и детей (III, 3, 111—115). Речь его исполнена такой страсти и искренности, что трибуны, боясь, что гнев народа остынет, поспешно провозглашают приговор об изгнании. Услышав слово «изменник», Марций перестает сдерживаться и бросает в гневе: «Я изгоняю вас!»

Человек, который только что искренне и страстно говорил о своей любви к отчизне, теперь предсказывает нашествие врагов как наказание народу, который изгоняет своих защитников. Позднее он говорит Авфидию о своих обидах: жестокость и зависть народа заставили римлян забыть о его, Марция, трудах и подвигах. Он обещает, что готов сражаться против неблагодарной страны, против пораженного язвой Рима (IV, 5, 70—107). Как справедливо заметил Грэнвиль Баркер, Кориолан, совершая измену, не испытывает никаких внутренних сомнений, ни разу не спрашивает себя, прав ли он. Можно добавить, что отсутствие сомнений и самоанализа связано с особенностями характера героя и объясняет нам, почему конфликт героя и общества становится трагически неразрешимым. Кориолан не способен пересмотреть свои взгляды и изменить их. Наделив героя силой и страстностью характера, глубокой верой в свою правоту и неспособностью, применяясь к обстоятельствам, совершать действия, которые он считает подлыми и бесчестными, Шекспир показал трагическое противоречие между героем и обществом. Именно эти качества вызывают сочувствие к герою, несмотря на то, что его политические взгляды нам чужды.

Если отвлечься от политических взглядов Кориолана, то в трагедии существует более общая проблема свободы мысли и слова. В государстве, в котором ведется социальная борьба, подобная свобода невозможна — к такому выводу приводит зрителя судьба героя. Все борющиеся группы защищают свою власть, и в этой гражданской войне разрушено национальное единство. Как только герой проявляет подлинную смелость в государственной политике и высказывает свои взгляды, не считаясь с законами борьбы, он становится изменником в глазах тех, кто защищает свою власть от опасных мыслей.

Частичное объяснение причин гибели героя Шекспир дает в монологе Авфидия (IV, 7). Авфидий вкладывает в свои слова довольно ограниченный смысл: причина гибели Кориолана — гордость человека, избалованного фортуной, и порок, или изъян, в суждении («defect of judgement»). По мнению Авфидия, Кориолан не сумел воспользоваться удобным случаем, чтобы достичь победы. Однако слова «defect of judgement» имеют более глубокий смысл: Кориолан ошибочно судил о мире, его представления окостенели и не могут подвергнуться изменению, как этого требует время.

В сочинении Плутарха Шекспир нашел немало примеров, когда на форуме порицали героев, которых совсем недавно на этом же форуме сограждане удостаивали высших наград. Наиболее трагичен был пример Цицерона: Антоний приказал выставить отрубленную голову Цицерона на том же месте, с которого Цицерон произносил направленные против Антония речи. Великого военачальника Фемистокла эллины изгнали, и он нашел прибежище у персидского царя. Однако, когда царь потребовал, чтобы Фемистокл повел войско против Эллады, тот предпочел покончить самоубийством.

Тема мести неблагородным соотечественникам попутно затронута в философской трагедии «Тимон Афинский», написанной почти одновременно с трагедией «Кориолан». Тимон искренне любил людей и верил в них, он был добр и щедро одаривал афинян. Но когда он разорился, никто не пришел ему на помощь. Потрясенный неблагодарностью, Тимон возненавидел людей и стал обличать их пороки с такой страстью и с таким отвращением к людям, что некоторые принимали его за сумасшедшего. Он как будто желал, чтобы пороки развивались еще больше и привели человечество к гибели. Когда сенаторы просят его простить Афины, принять верховную власть, чтобы спасти город, Тимон отвечает, что ему до этого нет дела, что он будет рад гибели всех.

Тимону противопоставлен Алкивиад, как человек действия. Тимон удаляется в пещеру, Алкивиад ведет войско, чтобы отомстить афинянам за личную обиду. Алкивиад — плоть от плоти обидевшего его общества, он не размышляет ни о причинах зла, ни о человеческой природе, а бездумно и без колебаний мстит Афинам. Каковы же результаты? Алкивиад встречает покорность и уважение, речи Тимона вызывают к нему ненависть. Алкивиад, уничтожая сограждан в войне, весел, спокоен и доволен собой. Тимон, изобличая нравственное ничтожество людей, сам страдает от сознания порочности мира и от своего одиночества: для него смерть — единственное избавление от мучений.

Подобно Тимону, Кориолан убежден в том, что он всегда и во всем прав — в своей ненависти и в своей мести. Ничто не вызывает у Кориолана более страстного протеста, чем обвинение его в измене, а между тем и римляне и вольски вполне обоснованно считают его изменником. Кориолан убежден, что неблагодарность государства по отношению к герою заслуживает мести, и ему просто недоступно сознание глубокого и ничем не уничтожаемого долга перед отечеством.

Кориолан так и не смог понять, что его доблести не имеют абсолютного, независимого от общества значения, а связаны с характером времени. Любое достоинство может быть задушено в словах, говорит Авфидий, «наши доблести заключены в понимании времени». Это суждение, вызвавшее столь многочисленные комментарии⁸, необходимо воспринимать как авторский вывод: оценка наших достоинств зависит от того, как понимает их данное время. Время — судья поступков человека, и каждое время понимает исторического деятеля по-своему, в зависимости от новых требований общества. Власть (слово power означает не только политическую власть, но и могущество, свойство, качество, сила), т. е. в данном случае доблести героя, сама по себе эта власть достойна похвалы, но она в другое время низводится в могилу с той же трибуны, с которой прославлялись ее дела. Кориолан не был способен понять изменчивость времени, не мог приспособиться к новому времени, поэтому его сила была сломлена властью неумолимого времени.

Мысль о сложных отношениях личности и времени звучит во многих драмах Шекспира. В его хрониках время представлено как сила, определяющая ход событий, но образ времени в хрониках более связан с особенностями политического правления, когда правитель утрачивает власть, если не следует требованиям времени, когда характер времени меняется со сменой правителя. Однако именно в трагедии «Кориолан» социальная борьба эпохи определяет судьбу личности, порождает психологические, нравственные коллизии и конфликты, которые часто не могут быть разрешены. Гибель героя неизбежна, если он не способен в силу особенностей характера приспособляться к изменившимся условиям времени и не может изменить свои жизненные принципы, — так погибает Кориолан. Этот конфликт героя с новым временем освещается Шекспиром как трагедия.

Вместе с тем трагическая судьба Кориолана сама по себе содержит глубокий нравственный урок, ибо нет ничего позорнее измены, даже если отечество поступило с героем несправедливо. Тема мести решена в историческом и нравственном аспекте: герой погибает изменником в глазах римлян и в глазах своих новых союзников. Благороднейшие качества характера: талант военачальника, отвага, стойкость убеждений, твердые нравственные принципы — все эти доблести существуют в обществе, и их оценка связана с социальной и национальной ситуацией в тот или иной период времени.

В исторических драмах Шекспира политические оценки героев не всегда совпадают с нравственными: победитель, верно понимающий свое время и следующий требованиям государственной необходимости, в этическом плане может вызывать осуждение, как, например, Генрих V, а побежденный может превосходить своих врагов, как, например, Брут. Шекспир стремится верно воссоздать прошлое и быть справедливым в оценках известных исторических лиц, но даже в его источниках эти оценки противоречивы.

Важная особенность историзма Шекспира — единство истории и современности, однако драматург не искажает прошлое ради актуальных намеков, как это делали многие его современники. Вместе с тем многие явления прошлых времен могли у зрителей порождать сравнения с событиями их эпохи, — так велико искусство обобщения в драмах Шекспира. В ряде случаев современные события определяли выбор сюжета и осторожные изменения источников, а изучение прошлого помогало драматургу глубже понять его время и предвидеть развитие конфликтов в будущем: проницательность Шекспира — историка и политика — восхищала историков и государственных деятелей позднейших эпох.

В отличие от других драматургов, Шекспир признавал героическое начало в истории: ни в одной драме человек не изображен как пассивная жертва или игрушка судьбы, т. е. таинственных непознаваемых сил, везде можно увидеть реальные причины событий. При этом, даже погибая, герой не утрачивает присущих ему героических свойств личности, которые определяют его роль в событиях не в меньшей степени, чем объективные исторические законы.

Примечания

1. Wilson D.H. The privy councillors in the House of Commons. 1604—1629. Minneapolis, 1940. P. 153.

2. Townshend H. Op. cit. P. 306—307; Bowyer R. The parliamentary diary. 1606—1607. Ed. by D.H. Wilson. Minneapolis, 1931.

3. Townshend H. Op. cit. P. 132 etc.

4. Gombel H. Die Fabel «vom Magen und den Gliedern» in der Weltliteratur. Halle (Saale), 1934. О трагедии Шекспира автор не упоминает.

5. Цит. по: Engel E. Sidney's «Defence of poetry» // Shakespeare Jb., 1899. Bd. 35. 5. 273—274.

6. Brown H. Rabelais in English literature, Cambridge, 1933.

7. MacCallum M.W. Shakespeare's Roman plays and their background. L. 1910; P. 455—456; Traversi D. Shakespeare: the Roman plays. Stanford (Calif.), 1963. Pp. 208—209; Muir K. Shakespeare's sources. Vol. 1. L., 1957. P. 223—224.

8. Моя полемическая статья о трагедии «Кориолан» была послана в редакцию «Шекспировского сборника» в декабре 1959 г., но увидела свет только в начале 1969 г.: Комарова В. «Кориолан» и социальные противоречия Англии начала XVII века // Шекспировский сборник. М., 1967, [1968], с. 211—226. С тех пор появились исследования, убедительно раскрывающие социальную проблематику трагедии: Wicht W. Mensch und Gesellschaft in «Coriolanus» // Shakespeare — Jb. Bd. 102, 1966; Schlösser A. Shakespeare: Analysen und Interpretationen. Berlin—Weimar, 1977. Chapter: Shakespeare als Infragesteller und Vorausdenker. В этой монографии выдающегося немецкого шекспироведа рассматриваются также многие другие драмы Шекспира, в частности его хроники, трагедии «Юлий Цезарь», «Ромео и Джульетта», «Макбет». Глубокое истолкование некоторых проблем трагедии дает Х.Д.Ф. Китто в книге, посвященной поэтике античной драмы: Kitto H.D.F. Poiesis. Structure and thought. Berkeley—Los Angeles, 1966. Chapter VI: Shakspeare. Coriolanus. Обзор исследований о «Кориолане» содержится в очень полезном библиографическом издании: Shakespeare. A bibliographical guide. New ed. Ed. by Stanley Wells. Oxford, 1990.