Однокашник Гамлета

Незадолго до Первой мировой войны бельгийский историк Селестен Демблон обнаружил в списке иностранных студентов Падуанского университета, где учился и Рэтленд, имена двух студентов из Дании — Розенкранца и Гильденстерна.

Розенкранц и Гильденстерн! Каждый, кто знает и любит «Гамлета», по-особому помнит эти имена. Многие писавшие о трагедии Шекспира специально останавливались на образе этой неразлучной пары ложных друзей принца Датского. Личности вполне заурядные, услужливые, бездумные исполнители монаршей воли, они всегда появляются вместе, их трудно представить порознь, трудно — нет, невозможно — даже отличить друг от друга. Но удивительно, что при всей своей незначительности, безликости, отсутствии индивидуальных характеристик они все-таки не теряются среди главных действующих лиц трагедии. Их хорошо видишь и чувствуешь, они цепко застревают в памяти. Еще Гёте обратил внимание на глубину и тонкость замысла великого драматурга, создавшего эту пару, которая представляет на сцене то, что нельзя было бы изобразить с помощью одного персонажа, ибо они символизируют само общество. А английский шекспировед Х. Гренвил-Баркер так лаконично определил их сущность: «Это не просто ничтожество, а ничтожество, расщепленное надвое».

Нераздельной двойней прошли они через бессмертную трагедию, через сознание миллионов и миллионов людей, говорящих на всех языках мира, читателей и зрителей Шекспира. И вот через три столетия после своего первого появления на подмостках «Глобуса» они снова напомнили о себе чуть ли не мистическим образом. Так же вдвоем тени давно умерших и ставших прахом датских дворян Розенкранца и Гильденстерна поднялись с запыленных архивных полок, чтобы предстать перед нами в безмолвном и внушительном свидетельстве. Их собственная незначительность, принадлежность к другой стране делают это свидетельство особенно ценным, ибо их имена — это не имена королей, знаменитых полководцев или знатных английских вельмож, которые были на устах их британских современников. Их имена вряд ли могли быть вычитаны драматургом из датских книг и хроник. Здесь практически исключается и вероятность случайного совпадения, которую еще можно было бы с натяжкой допустить, когда бы речь шла об одном человеке, одном имени.

Нет, Розенкранц и Гильденстерн не вымышлены автором «Гамлета»! Двое молодых датских дворян учились рядом с молодым знатным англичанином графом Рэтлендом в далеком от Англии и от Дании итальянском городе Падуя, а через несколько лет после этого их имена стали именами двух неразлучных придворных в трагедии, созданной великим англичанином Уильямом Шекспиром^*. Падуанские призраки Розенкранца и Гильденстерна указывают, что этот самый Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, имел какое-то отношение к Уильяму Шекспиру и его «Гамлету». Об этом же говорит ряд датских реалий, появившихся в трагедии лишь со второго кварто, то есть вскоре после возвращения Рэтленда из Дании в 1603 году.

Даже если Рэтленд и его жена были просто информаторами Шекспира, то, казалось бы, этого вполне достаточно, чтобы историки литературы обратили на них самое пристальное внимание, особенно учитывая почти полное отсутствие достоверных фактов, проливающих хоть какой-то свет на творческое окружение великого драматурга, на его творческую лабораторию. Однако падуанские реалии и другие важнейшие факты, связывающие Шекспира с поэтическим окружением Рэтлендов — Сидни — Пембруков, все еще не нашли себе подобающего места в шекспировских биографиях. Возьмем, к примеру, краткую документальную биографию Шекспира, принадлежащую перу авторитетного американского шекспироведа С. Шенбаума, переведенную в 1985 году на русский язык. Здесь перечислены важнейшие открытия мирового шекспироведения, все, что в какой-то степени может быть связано с жизнью и творчеством Великого Барда. Однако в обстоятельной научной книге, где не пропущены касающиеся Шекспира закладные и купчие, его судебные иски на мелкие суммы к соседям и преследование несостоятельных должников и их незадачливых поручителей, вы не найдете ничего ни о Рэтленде, ни о его однокашниках Розенкранце и Гильденстерне, перекочевавших не известным биографу образом из университетской аудитории старинного итальянского города на страницы великой трагедии, где они обрели еще одного однокашника — Гамлета, принца Датского.

Имя Рэтленда если и появляется в некоторых шекспировских биографиях, то лишь в связи с его дружбой с графом Саутгемптоном; нередко даже в очень солидных научных трудах его путают с другими Мэннерсами — с его братом и двоюродным дедом¹. А ведь Шекспир знал дорогу в Бельвуар! Об этом говорит не только его имя в честеровском сборнике, но и уникальная запись в расходной книге дворецкого Бельвуара, от которого вскоре после смерти Роджера Рэтленда Шекспир получил несколько десятков шиллингов золотом.

Что касается такого невнимания к однокашнику Гамлета и его спутнице жизни со стороны сегодняшних шекспировских биографов, то часто причиной этого является простое незнание важных фактов и содержащих их источников, отсутствие интереса к их исследованию. Конечно, немало трудностей порождает для ученых плотная завеса секретности (напоминающая чем-то масонские таинства), созданная вокруг Голубя и Феникс ими самими и их поэтическими друзьями. К сохранению своих тайн «поэты Бельвуарской долины» относились, как можно судить по многим признакам, весьма серьезно. Это видно и по тому, как тщательно сохранялась тайна их необычных похорон, по тем приемам маскировки и умолчаний, которыми изобилуют честеровский сборник и джонсоновская пастораль «Печальный пастух», из оборванного на полуфразе стихотворения Джонсона, из нескольких сохранившихся писем его и Джона Донна.

Однако исследование и освещение важных свидетельств, указывающих на существование закрытого поэтического кружка, с которым оказываются связаны крупнейшие писатели и драматурги эпохи, включая самого Шекспира, затруднялись — и продолжают затрудняться — не только созданной ими завесой секретности. Есть и другие причины. Здесь и давние, освященные авторитетами и традициями представления, и влияние хрестоматийного, или компилятивного, подхода к явлениям, корни которых лежат достаточно глубоко от поверхности. Играет свою роль и повышенная осторожность наших британских и американских коллег при обращении к именам, фигурировавшим в продолжающейся ожесточенной полемике вокруг «шекспировского вопроса». Ведь Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд, является одним из так называемых претендентов, то есть одним из тех живших в шекспировскую эпоху людей, которых ряд исследователей в XIX—XX веках заподозрили в том, что именно они были подлинными авторами шекспировских пьес, поэм и сонетов.

Спору между сторонниками «еретических» гипотез и теми, кто отстаивает традиционные представления, — полтора века. Однако читатели в нашей стране долгое время получали всю информацию о Великом Споре вокруг Шекспира — споре, не имеющем прецедентов в истории мировой культуры, — только в односторонней, да еще сдобренной упрощенной идеологией интерпретации. Пришло время ознакомить наших читателей с подлинными причинами возникновения Великого Спора и его непростой историей.

Примечания

*. У Шекспира Гамлет и Горацио прямо названы студентами Виттенбергского университета, а принц называет Розенкранца и Гильденстерна своими товарищами-однокашниками (fellows). Теперь установлено, что учившиеся в Падуе Розенкранц и Гильденстерн были выпускниками именно Виттенбергского университета. Ясно, что Шекспир знал и об этом: случайность вряд ли возможна.

1. Примеры подобных ошибок можно видеть даже в таких весьма солидных работах, как: Fripp E.J. Shakespeare: Man and Artist. L., 1938, vol. 1, p. 9; vol. 2, p. 230; Bald R.C. John Donne, a life. N.Y., Oxford, 1970, p. 203—205, и в цитировавшейся выше (прим. 15) книге У. Мэтчета (с. 173).