Разделы
Счетчики
Как следует из регистрационных записей Гильдии книгопечатников и издателей, а также данных титульного листа первого издания пьесы в 1634 году, трагикомедия «Два благородных родича» была написана «достославными знаменитостями своего времени, мистером Джоном Флетчером и мистером Уильямом Шекспиром, джент.». Дату ее создания определяют 1613—1614 годами, и, таким образом, «Два благородных родича» вместе с «Генрихом VIII», также сочиненным в соавторстве с Д. Флетчером, оказываются последними шекспировскими произведениями. Собственно, в соавторстве нет ничего поразительного, если вспомнить о многих подобных опытах драматургов елизаветинской поры, как и о том, что именно Джон Флетчер после ухода Уильяма Шекспира из жизни стал главным драматургом труппы «Слуги короля».
Однако спор о точной принадлежности сцен и актов в последней (или одной из двух последних дошедших до нас шекспировских драм) остается весьма актуальным для современных филологов и историков театра.
В самом ли деле, в соответствии с господствующей точкой зрения, Шекспиру принадлежит экспозиция пьесы — торжественное явление трех овдовевших цариц, пришедших к Тезею, герцогу Афинскому, с требовательной мольбой о начале новой войны с той единственной целью, чтобы похоронить тела мужей, павших при осаде Фив? Или подчеркнутая физиологичность описания мертвых тел, оставленных на поругание, в этой сцене вкупе с аффектированной речью героинь характерны все же не для позднего Шекспира, а для его соавтора?
И действительно ли, как принято считать, те сцены, где дочь тюремщика, до беспамятства безнадежно влюбившаяся в высокородного узника, принимает неуклюжие ухаживания ровни себе — доброго и бестолкового жениха-простака, принадлежат перу Джона Флетчера? Быть может, в их забавных диалогах читатель уловит как раз шекспировскую интонацию.
Справедливо упомянуть в данном контексте и радикальную позицию Пола Бертрама2, атрибутирующего пьесу как полностью шекспировскую.
Едва ли необходимо принимать ту или иную сторону в дискуссии об авторстве, но не могу не назвать сейчас славное имя Джеффри Чосера — «утренней звезды английской поэзии». Шекспир и Флетчер словно пригласили в «соавторы» создателя «Кентерберийских рассказов», взяв «Рассказ Рыцаря», открывающий знаменитый цикл, за сюжетную основу своей трагикомедии.
Герои Чосера, афинский герцог Тезей и его невеста, царица амазонок Ипполита, появляются в ранней комедии «Сон в летнюю ночь» (1595), которая завершается брачными торжествами. В начале же последней шекспировской пьесы Тезей с Ипполитой все еще жених и невеста в преддверии свадьбы — и она на сей раз откладывается из-за военного похода на тирана Креона, царя Фивского.
Взяв верх, Тезей захватывает в плен двух героических фиванцев — двоюродных братьев Паламона и Арсита, поразивших даже врагов своей доблестью и силой.
Оказавшись в заключении, молодые люди, не только родственники, но и самые преданные друзья, пытаются найти утешение в рассуждении о тюремной стене как о единственном спасении от пороков мира, вселенского зла и несправедливости. Сначала кажется, что «утешение философией» им вполне удается, но сквозь решетку темницы они вдруг замечают гуляющую по саду прекрасную Эмилию — младшую сестру Тезеевой невесты Ипполиты, и вспыхнувшая любовь делает лучших друзей непримиримыми врагами.
Именно эту поворотную сцену, определяющую все дальнейшие события пьесы, мы и предлагаем сейчас вашему вниманию.
Паламон
Как ты, достойный брат мой?
Арсит
Как ты, брат?
Паламон
Окреп вполне, чтоб над бедой смеяться,
Арсит
На то похоже.
Паламон
О Арсит, кузен мой,
Арсит
Нет, Паламон.
Паламон
Ты правду молвишь. Наших фивских гончих,
Арсит
Брат,
Паламон
Бесспорно,
Арсит
Нельзя ли нам на пользу обратить
Паламон
Как, кузен достойный?
Арсит
Пусть станет нам святилищем тюрьма
Паламон
Благодарю, кузен! Теперь ни в грош
Арсит
Я обратился в слух.
Паламон
Случалось ли, чтоб кто любил друг друга
Арсит
Конечно, нет.
Паламон
Не верю, что однажды наша дружба
Арсит
С нами лишь она умрет.
Внизу появляются Эмилия и ее служанка.
По смерти же вольются наши души
Паламон видит Эмилию и замолкает.
Говори!
Эмилия
Сей вертоград — обитель наслаждений.
Служанка
Нарцисс, мадам.
Эмилия
Мальчишка был пригож собой, но глупо
Арсит (Паламону)
Так продолжай.
Паламон
Да.
Эмилия (служанке)
Или были девы
Служанка
Не может быть!
Эмилия
Уж ты-то
Служанка
А как же, госпожа!
Эмилия
Вот умница! Но ты смотри, с оглядкой
Служанка
Отчего ж?
Эмилия
Мужчина — норовистый зверь.
Арсит (Паламону)
Что смолк ты?
Эмилия (служанке)
Цветы такие шелком вышьешь?
Служанка
Да.
Эмилия
Хочу, чтоб ими запестрело платье.
Служанка
Да, очень мило!
Арсит (Паламону)
Кузен, кузен, очнись! Эй, Паламон!
Паламон
Арсит, доселе я в темнице не был.
Арсит
В чем дело, друг?
Паламон (указывая на Эмилию)
Взгляни и подивись!
Арсит
Ха!
Паламон
Колена
Эмилия (служанке)
Средь цветов
Служанка
Почему же?
Эмилия
Ведь роза — символ девушки. Она
Служанка
Однако ж, госпожа, порой цветет
Эмилия
Шутница!
Арсит (Паламону)
Как хороша она!
Паламон
Ее черты —
Эмилия (служанке)
Печет; вернемся в дом. Возьми цветы:
Служанка
Я прилегла б.
Эмилия
И не одна, я чаю?
Служанка
Как повезет, мадам.
Эмилия
Ну что ж, пойдем.
Эмилия и служанка уходят.
Паламон
Что скажешь о красавице?
Арсит
Чудесна.
Паламон
И только?
Арсит
В целом мире равных нет.
Паламон
Как не любить ее самозабвенно?
Арсит
За всех не поручусь. Я — полюбил.
Паламон
Ты в нее влюблен?
Арсит
Кто б устоял?
Паламон
И ты ее желаешь?
Арсит
Сильнее, чем свободу.
Паламон
Я ее
Арсит
Вздор!
Паламон
Не вздор, а правда.
Арсит
Я тоже ее видел.
Паламон
Но не смей
Арсит
В ней почитать богиню,
Паламон
Любить не будешь ты!
Арсит
Любить не буду? Кто же воспретит мне?
Паламон
Я — тот, кто первым увидал ее,
Арсит
Да, я люблю ее. Коль на кону
Паламон
Ты ль звался другом?
Арсит
Да, им я был. Что на тебя нашло?
Паламон
Так!
Арсит
Разве не делю
Паламон
Быть может.
Арсит
Так зачем же ты в любви
Паламон
Поднять — достоин.
Арсит
Коль друг
Паламон
Да, если враг — один.
Арсит
Но если биться
Паламон
Пусть скажет сам,
Арсит
Ты безумен.
Паламон
Как же
Арсит
Фи!
Паламон
Кабы только
Арсит
Слабак, глупец, не сможешь, не посмеешь!
Появляется тюремщик в глубине сцены.
Паламон
Молчи; идет смотритель. Кандалами
Арсит
Ну-ну.
Тюремщик
Не обессудьте, господа...
Паламон
В чем дело?
Тюремщик
Милорд Арсит, вас к герцогу зовут.
Арсит
Я готов, тюремщик.
Тюремщик
Принц Паламон, я должен разлучить
Арсит и тюремщик уходят.
Паламон
Так разлучи же
1. Перевод пьесы выполнен в 2015 году С.Б. Лихачевой по заказу Университетского издательского консорциума (СПб.) для проекта Полного собрания сочинений У. Шекспира.
2. Bertram, Paul Benjamin. Shakespeare and the Two Noble Kinsmen. — Rutgers University Press, 1965.
У. Шекспир, Д. Флетчер1. «Два благородных родича»
От переводчика
Акт II. Сцена 2
И снесть войны превратность; мы, боюсь,
Навеки пленники.
С такой судьбой покорно, не ропща,
Я примирился.
Где ныне Фивы? Где наш гордый край?
Где наши родичи с друзьями? Боле
Не знать нам сей отрады, не глядеть,
Как юноши радеют в состязаньях,
Бахвалясь сувенирами любви,
Как парусами — бриг; не обгонять их,
Как обгоняет стаю сонных туч
Восточный ветр; так Паламон с Арситом,
Ногой небрежной чуть пошевелив,
Предвосхищали похвалы, и лавры
Стяжали словно нехотя. Увы,
Нам за оружье, близнецам в геройстве,
Не браться вновь, не горячить коней,
Как море яростных. Мечи — подобных
Не знал сам красноокий бог войны —
У нас отъяты — им ржаветь в безделье
В святилищах враждебных нам богов.
Мы молнией не выхватим их снова,
Сметая воинства.
Надежды — те же узники в темнице,
Здесь потускнеет молодости цвет,
Как ранняя весна; здесь встретим старость,
Уз брака не изведав, Паламон!
В объятьях нежных молодой супруги
Нам сладких поцелуев не вкушать,
Вооруженных сонмами Амуров;
Нам не дано узнать свои черты
В наследниках, нам не внушать орлятам:
«Пусть не слепит тебя оружья блеск:
Воспомни, чей ты сын — стяжай победу!»
Красавицы оплачут наш удел
И в песнях станут клясть судьбу слепую,
Чтоб устыдилась, видя, сколько зла
Природе с юностью чинит. Вот мир наш,
Нам сверх друг друга никого не знать,
Внимать часам — хронистам нашей скорби;
Зазеленеет плющ — но не для нас,
Настанет щедрое на радость лето,
Но здесь хозяйкой — стылая зима.
Что эхом вековой будили лес,
Нам впредь не кликать — и не потрясать нам
Копьем отточенным, коль злобный вепрь
Прочь убегает, как парфянский лучник,
Под градом стрел. Достойные дела,
Что служат пищей благородным мыслям,
Погибнут в нас обоих. Мы умрем
В конце концов (вот горькое бесчестье!)
Детьми безвестности и скорби.
Из самой бездны тяжкого злосчастья,
Из происков и козней злой судьбы
Два утешенья, два благословенья
Явились: стойкость пред лицом беды
И радость разделять друг с другом горе.
Пока мы вместе, я скорей умру,
Чем этот кров сочту тюрьмой.
В том благо наивысшее, кузен,
Что наши судьбы сплетены. Вместили
Два благородных тела — две души,
Назло невзгодам слитых воедино.
Они не сгинут, не бывать тому;
К тем, кто не ропщет, смерть во сне приходит.
Плен ненавистный?
И нас уберегает от растленья.
Мы молоды, но дорога нам честь,
А вольность и бездумные беседы,
Души отрава, сманивают нас
На ложный путь. Какой же благодатью
Воображение нас одарить
Не сможет щедро? Здесь мы друг для друга —
Как будто не скудеющий родник;
Друг другу мы — супруги, и рождаем
Все новые свидетельства любви;
Друг другу мы — отец, друзья, знакомцы,
Друг в друге обретаем мы семью.
Я твой наследник, ты — мой. Это место —
Наследье наше; никакой тиран
Отнять его не смеет; чуть терпенья —
И счастлив наш удел. Излишеств нам
Не знать; рука войны не покалечит,
Моря не поглотят. На воле нас
Супруга б разлучила или дело;
Глодали б распри; злоба подлеца
Знакомства бы искала; я б зачахнул
В чужих краях, и ты бы не узнал,
И длань твоя мне глаз бы не закрыла
С молитвою богам; не будь мы здесь,
Нас развели бы сотни обстоятельств.
Не ставлю я плененье. Что за горесть
На вольной воле жить — то здесь, то там,
Подобно зверю! Тут я обретаю
Двор более отрадный; суету,
Что жадный дух к тщеславию толкает,
Я распознал — и объявить готов
Мишурной тенью мир, что старец Время
С собою забирает, проходя.
Чем были встарь мы при дворе Креона,
Где грех — закон и где кичится знать
Невежеством и похотью? Арсит мой,
Ведь не даруй нам боги сей приют,
И мы с тобою в старости порочной
Почили б, не оплаканы никем,
Под хор проклятий вместо эпитафий.
Сказать еще?
Сильней, чем мы, Арсит?
Иссякнет.
В сонм тех, кто любит вечно.
Что это за цветок?
Любить себя; иль в мире мало дев?
Жестокосердны все?
К такому-то красавчику!
Была б добрей.
Являй добросердечье.
Прелестный тон! И дивно подойдет
На юбку, согласись?
Клянусь, она богиня.
Склони: богиня это.
Нет благородней розы.
Ухаживаньям ласковым Зефира
Стыдливо открывается, даря
Свой целомудренный румянец солнцу.
Но чуть Борей, нетерпелив и груб,
Подступится — свои красоты роза,
Как непорочность, вновь замкнет в бутон,
Борей шиповникам оставив низким.
Стыдливость пышно так, что в грязь роняет
Одежды роза. Девушке не след
Ее примеру подражать.
Бессмертной красоты запечатленье.
Посмотрим, воссоздаст ли их искусство.
Так науу1 сердце легко — смех рвется с уст!
Будь прокляты глаза мои! Оковы
Мне стали в тягость.
Увидел первым.
Любить ее!
Тебе подобно, не намерен я.
Я женщину люблю в ней. Так что оба
Вольны любить.
Я первым прелести ее присвоил
Влюбленным взглядом. Если любишь ты
И думаешь разбить мои надежды,
Предатель ты; лжив, как твои права
На эту деву. От родства и дружбы
И всяких уз меж мною и тобой
Я отрекусь, коль ты о ней помыслишь.
Стояла б жизнь моих родных и близких,
Любил бы все равно — да, всей душой!
Когда тем самым я тебя теряю,
Я говорю: прощай же, Паламон!
Да, я люблю, и, полюбив, достоин
Искать ее любви, и притязать
На красоту ее я столь же вправе,
Как Паламон или любой иной
Сын своего отца.
Давай я здраво рассужу. Не я ли
И плоть, и кровь твоя, и часть души?
Ты часто говорил, что Паламон я,
А ты — Арсит.
Я гнев, и радости, и страхи друга?
Единоличен — подло, не по-братски?
Скажи по чести: недостоин я
Взгляд на нее поднять?
Но вот задерживать — не смей.
Врага завидел первым, надо ль ждать мне,
Не атакуя и забыв про честь?
Со мной он предпочтет?
И дальше твоя воля. Но иначе,
Коль не отступишься, ты — негодяй,
Проклятый изверг!
Мне не безумствовать, коль низок — ты?
И если я, охваченный безумьем,
Убью тебя, то по заслугам.
Ребячиться не полно ли? Я буду
Ее любить, я должен и могу,
И вправе, и посмею.
Тебе, подлец, и другу твоему
Всего на час бы обрести свободу
И взяться за мечи — уж я б отбил
Тебе охоту красть любовь чужую!
Да ты гнуснее, чем карманный вор!
Вот только высунь голову в оконце,
Тебя гвоздями к косяку прибью!
Ах, голову? Да я протиснусь весь
И спрыгну в сад, едва ее завижу,
В ее объятья, чтоб тебя позлить.
Тебе я вышибу мозги.
Зачем — не знаю.
Вас с милым родичем.
И с жизнью заодно! Зачем он зван?
Что, коли их поженят? Он красавец,
Я чаю, герцог заприметил в нем
И кровь, и стать. Но что за вероломство!
Друг предал друга! Коль добудет ложь
Ему столь благородную супругу,
Так честному не стоит и любить.
Когда бы мне ее увидеть снова
Хотя бы раз — и благодатный сад,
И плод, и цвет — вдвойне благословенны
Под ясным взглядом девы. Кабы стать
Тем деревцом, цветущим абрикосом,
Мне в следующей жизни повезло —
Я беззаботно простирал бы ветви
К ее окну, я б ей дарил плоды,
Достойные богов — приумножая
Ее блаженство, юность и красу;
Не будь она божественна, с богами
Ее бы уравнял я — им на страх.
Тогда она меня бы полюбила.
Примечания
Предыдущая страница
К оглавлению