Разделы
Счетчики
Глава 13. Трагедия Борислава
История России, которую знает современный широкий читатель, создавалась в эпоху после Великой Французской революции и, в частности, в атмосфере всеевропейского поклонения гению Наполеона Бонапарта. Государственный историограф Н.М. Карамзин выстроил каноническую версию нашего прошлого, оплаченную венценосными заказчиками Романовыми. Эта версия с тех пор почиталась (и почитается ныне) единственно верной не только официальной властью, но и российской художественной мыслью.
Остается не вполне ясной мотивация царственных спонсоров, потративших 50 тысяч рублей на осуществление проекта: почему именно в это время династия сочла необходимым создать респектабельный многотомный труд по истории собственного государства? Почему двести лет она обходилась без такового? Или именно общеевропейские события рубежа XVIII—XIX веков продиктовали Романовым необходимость «отредактировать прошлое»? С чем это было связано?
Задавая любознательному читателю эти риторические вопросы, мы не берем на себя смелость высказывать собственные соображения. Наша цель — показать читателю, что известная ему история России — Карамзинская, продолженная впоследствии другими выдающимися служителями Клио — не единственная и, может быть, не единственно верная...
Может быть, докарамзинская история России выглядела менее проромановской и менее тенденциозной? Может быть, в ней содержались более точные сведения, запечатленные участниками событий и их очевидцами?
В это трудно поверить еще и потому, что на фундаменте карамзинской истории выстроена и прекрасная отечественная драматургия, пленявшая не одно поколение россиян. В рамках нашего повествования и интересующей нас гипотезы проиллюстрируем эту мысль классическим произведением — трагедией Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов». Написана она в 1825 году, опубликована в 1831-м, впервые поставлена в 1870 году. Почему шедевр, созданный двадцатишестилетним гением, не был востребован современниками — может быть, потому, что в стране еще было немало людей старшего поколения, помнивших совсем другую историю Смутного времени?
Сам Пушкин признавался, что на создание пьесы его вдохновили X и XI тома «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Именно в этих томах государственный историограф рассказал современникам о событиях, предшествовавших воцарению Романовых. В соответствии с точкой зрения Карамзина Пушкин показал Бориса Годунова как государя, не имеющего природных прав на престол, из-за чего его и свергла околокремлевская оппозиция, ориентированная на права природного властелина — якобы царевича Дмитрия, получившего прозвище Самозванец — его продвигали на трон Московского государства католические элиты и лично папа Римский.
Мы отметим также еще три важных момента в трагедии Пушкина, необходимых нам для последующего сравнительного анализа.
Первое: в апреле 1605 года Борис Годунов благополучно обретается в царских палатах вместе с женой Марией Григорьевной (в девичестве Скуратовой-Бельской), дочерью Ксенией и сыном Федором Борисовичем. Сообщение о смерти царя Пушкин показывает как толки анонимных придворных, последовавшие за аудиенцией государя, данной «гостям иноплеменным». Самый информированный безымянный свидетель уточняет: «На троне он сидел и вдруг упал — кровь хлынула из уст и из ушей».
Второе: в апреле 1605 года Борис Годунов как бы благословляет сына Федора на будущее царствование, а прежде нацеливал его на то же во время картографических занятий.
Третье: в июне 1605 года московские бояре ликвидировали (задушили) царицу Марию и царевича Федора. По мнению Пушкина, это сделали Голицын, Мосальский, Молчанов, Шеферединов. Сообщение об этой зачистке Пушкин вкладывает в уста Мосальского: «Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы».
Было бы интересно проанализировать некоторые особенности пушкинской поэтики в трагедии «Борис Годунов», позволяющие автору оставаться в рамках карамзинской (официальной) версии истории, но все-таки транслировать свою точку зрения, соответствующую истории докарамзинской. Однако здесь у нас нет ни времени, ни места для того, чтобы осуществить это намерение. Обратим внимание заинтересованного читателя лишь на один момент, важный для понимания истории Смутного времени, изложенной классиком.
Пушкин — поэт, и, подобно Шекспиру, он пишет историю не словами, а «образами действия», что, собственно, и является уникальным признаком поэтической драматургии.
Каков же образ действия Бориса Годунова накануне его смерти в момент встречи с «иноплеменными гостями»? Что же это за гости, почему не названы? Каким образом они смогли довести московского царя до апоплексического удара?
Возможно, это и есть посланники Дмитрия Самозванца, или он сам, требующий освободить московский трон! Видимо, автор трагедии «Борис Годунов» прекрасно понимал дипломатический язык своей эпохи и общеевропейской истории, оставалось только выбрать для внешних наблюдателей (профанной аудитории) подходящий реалистический аналог. Остановиться на том, что Борис Годунов был отравлен? Тогда получится, что Самозванец — цареубийца, нагло и умело подбрасывающий в бокал гостеприимному хозяину Кремля горстку цианистого калия. Остановиться на том, что Бориса Годунова хватил апоплексический удар от встречи с Самозванцем? Но обильное кровотечение изо рта и ушей не соответствует клинической картине такого удара. К тому же хлынувшая (!) кровь не позволила бы самодержцу произносить продолжительный монолог...
Зыбкость поэтической картины свидетельствует: Пушкин показал, что в истории запечатлена неубедительная версия сторонников Самозванца о внезапном ухудшении самочувствия Бориса Годунова, его собственное заявление о том, что он умирает («Умираю; / Обнимемся, прощай, мой сын: сейчас ты царствовать начнешь...»).
Пушкин в трагедии «Борис Годунов» изложил точку зрения на этот исторический сюжет Н.М. Карамзина, но объективно, в тексте, показал лишь то, что царя Бориса принудили постричься в монахи. То есть что он в реальной жизни остался жить монахом — условно умер (для мирской жизни).
Собственно, и образ действия смерти Бориса Годунова показан Пушкиным метафорически точно: через уши и рот. Из Бориса Годунова в момент встречи с иноземными гостями вытекла «царская кровь», ее больше не осталось. То есть теперь он не имеет возможности (и права) говорить о своей царской крови (рот) и слышать о ней (уши). Его династия пресекается.
Значит ли все вышесказанное, что Пушкин изобразил самодержца, сознающим пресекновение свой линии наследования, и в то же время обращающимся к своему сыну-наследнику с напутствием? Поскольку это явный абсурд, то Пушкин его и зафиксировал. Такого быть не могло. Следовательно, в истории Смутного времени, созданной Карамзиным, содержится явная ложь о сорокавосьмидневном царствовании Федора Борисовича Годунова. Может быть, потому что и самого Федора Борисовича не было в Кремле в это время?
Может быть, Пушкин более верил докарамзинской истории, в которой отсутствие царевича в Москве 1605 года было хорошо известно?
Рассмотрим еще одну сцену из трагедии «Борис Годунов».
Каков же образ действия героев-бояр, показанных Пушкиным в заключительных строках трагедии? Это — образ системной лжи. Четверо бояр с тремя стрельцами заходят в царские палаты. Из палат доносятся крики и шум борьбы. После чего Мосальский выходит на крыльцо и объявляет, что царица и царевич отравились.
Внешние наблюдатели событий (как и Пушкин-автор) видят явное противоречие: коллективный суицид годуновской жены и сына если и возможен, то не требует борьбы. Но он невозможен, потому что якобы царевич ждет коронования (присяги) и с чего бы ему травиться? Значит, Мосальский с подельниками заставили царицу и царевича выпить яд? Или просто их удушили, а объявили, что покойники отравились сами? Или вообще инсценировали за закрытыми дверями шум и драку?
Системная ложь как образ действия подчеркнута Пушкиным и такой замысловатой фразой: «Мы видели их мертвые трупы». Само это выражение как часть системной лжи тождественно утверждению «живые люди». Трупы, ясное дело, это мертвые люди. А выражение «мертвые трупы» — своеобразное «отрицание отрицания». То есть лгущий Мосальский на самом деле, считал Пушкин, видимо, хотел сказать «мы видели их живыми». Но поскольку Мосальский, по мнению внешних наблюдателей (то есть и Пушкина, читающего историю Смутного времени Карамзина), системно лжет, то окончательный вывод, который должен сделать мыслящий читатель, таков: Мосальский и его подельники НЕ ВИДЕЛИ ЖИВЫМИ НИ ЦАРИЦЫ МАРИИ, НИ ЦАРЕВИЧА ФЕДОРА в царских палатах. Мосальский просто голословно объявил о том, что женщина и подросток отравились. То есть уже не являются соперниками Дмитрию Самозванцу. Объявил он это для тех, кто думает, что царица и царевич в Кремле находятся.
Первая страница текста трагедии М.М. Хераскова «Борислав» издания 1786 г.
Особо отметим, что сообщения о смерти царицы и царевича вложены в уста подельника Лжедмитрия: воевода Василий Мосальский-Рубец в 1604 году сдал Самозванцу Путивль, был им возвышен, получил боярский титул. Как сознательный предатель демонстрировал верность Лжедмитрию самыми непривлекательными методами: согласился на то, чтобы вместе с Василием Голицыным явиться в Кремль, объявить Годунову о предстоящем явлении Самозванца и ликвидировать Годуновых. Так произошло по мнению Карамзина, которое и проиллюстрировал Пушкин в своей трагедии.
В свете этих наблюдений иной смысл приобретают все явления царицы и царевича на страницах трагедии. Они лишь формально подтверждают официальную версию Н.М. Карамзина. В том числе и сцена с участием царевича Федора, где на вопрос отца: «А ты, мой сын, чем занят?» — он отвечает развернуто: «Чертеж земли московской; наше царство / из края в край». Однако это сцена теряет свою убедительность (возможно, и для Пушкина!) не только в свете карамзинской версии предсмертного напутствия сыну, произносимого отставленным от власти отцом, но и в свете карамзинской картины самоубийства царицы и царевича, которых никто в Кремле не видел. Это не сказал Пушкин, но он это изобразил всей системой избранных «образов действия».
Попутно здесь же отметим, что Пушкин добросовестно показал карамзинский сюжет с царевной Ксенией, горюющей по внезапно скончавшемуся жениху.
Попутно здесь же отметим, что, со слов кремлевских заговорщиков-бояр (якобы это и есть народная молва), негативное отношение к царю Борису вызвано и наличием вблизи трона царицы Марии, дочери Малюты Скуратова. Однако ее наследственное злодейство не подкреплено никакими фактами не только в исторических источниках, на которые опирался Карамзин, но и соответственно в трагедии Пушкина.
Царица Мария как совершенно безликая и безгласная тень лишь формально мелькает на страницах гениального произведения, не интересуясь ни сыном, ни дочерью. Почему же о ней не удается сказать ничего плохого конкретно? Почему нет фактов? Может быть, потому что ее просто в Кремле на этот момент нет? Может быть, Пушкин, старательно придерживаясь официальной (карамзинской) версии, все-таки думает, что Мария Годунова давным-давно покинула пределы Московии или вообще этот мир?
Теперь настала пора вернуться к содержанию трагедии Шекспира «Цимбелин», в которой мы предложили читателю разглядеть сюжет из русской истории Смутного времени. А именно: историю царя Бориса Годунова. Мы предполагаем, что в трагедии «Цимбелин» описан не сюжет из истории Древней Британии, а сюжет из истории Московии 1602 года. Информация о событиях того времени получена Шекспиром (кем бы он ни был!) из уст или донесений конкретного исторического персонажа, венецианского врача Якова Алоизиевича Корнелия, служившего в Кремле по приглашению Бориса Годунова. (Сторонники Романовых утверждают в мемуарах, что он не приехал!)
Вот как выглядят опорные смыслы двух трагедий.
Шекспир: Борис Годунов (Король Цимбелин) вдов. Он только планирует жениться на некой Королеве, которая занимается колдовством/интриганством. Во дворце живет дочь Ксения (Имогена). Царевна влюблена в бедного юношу Леоната, хочет выйти замуж за это отребье в обносках. Придворный вельможа (Пизанио) действует против Годунова и в пользу жениха. Никакого царевича во дворце нет.
Карамзинский Пушкин: Борис Годунов женат на Марии Скуратовой. Царица, царевна и царевич находятся в Кремле. Такова официальная версия, сомнения в которой Пушкин ясно выказал в тексте трагедии. То есть он поверх слов показал и отсутствие в Кремле царицы Марии, и отсутствие царевича Федора — теми изобразительными средствами, которые были в распоряжении молодого драматурга. Если принять во внимание эту «двойственность» позиции Пушкина, то можно сформулировать его «оппозиционную» точку зрения.
Антикарамзинский Пушкин: Борис Годунов вдов (образ царицы-тень). Во дворце живет его дочь Ксения. Царицы и царевича во дворце нет.
Внимательный читатель вправе задать автору этого повествования вопрос: на каком основании автор предполагает, что Пушкин в 1825 году придерживался докарамзинского взгляда на историю Смутного времени? На этот вопрос есть ответ.
Во-первых, базовые исторические знания наш великий поэт получил еще во время обучения в лицее в те годы, когда историю Смутного времени преподавали историки предыдущей генерации, не ориентирующиеся на X и XI тома «Истории Государства Российского», а обладающие собственными знаниями о прошлом своей страны. Эти знания и были вложены в сознание поэта как единственно верные.
Во-вторых, Пушкин был не первым, кто обратился к образу Бориса Годунова как драматической персоне отечественной истории, достойной появиться на театральных подмостках. Более чем за полвека до Пушкина эту историческую личность вывел на российскую сцену выдающийся поэт XVIII века Михаил Матвеевич Херасков.
Ныне имя Михаила Хераскова (1733—1807) неизвестно подавляющему числу читателей, а между тем авторитет этого многогранного литератора в годы юности Пушкина был непререкаем. Поклонниками творчества Михаила Хераскова были многие современники Пушкина, включая Батюшкова, Жуковского, Дмитриева, Державина... Автор нескольких монументальных эпических поэм, романов, исторических трагедий, Херасков оказал огромное влияние на творчество Пушкина.
К сожалению, наша официальная филология, если говорить о такой ее области, как пушкиноведение, ограничила возможности исследований в этом направлении издавна сложившейся традицией представлять Пушкина как чудодейственное появление национального самородка на пустом месте, рождение его буквально из ничего! В советский период опорным авторитетом этой мифологии служил В.Г. Белинский, настоящий могильщик всей литературы XVIII века, заявивший с молодой горячностью, что она не дала ничего полезного для развития литературы века XIX.
Однако ныне, может быть, настала пора избавиться от вынужденной идеологической привязанности к максималистским суждениям неистового Виссариона? Тем более, что они, при ближайшем рассмотрении, оказываются неверными. Так, даже первые опыты сравнительного анализа некоторых произведений М. Хераскова и А. Пушкина позволяют прийти к выводу: молодой поэт не только подробно и дотошно изучал творческое наследие старшего товарища, но и вступал с ним в творческое противоборство1.
Михаил Херасков, полвека прослуживший в Московском университете, называл себя, по воспоминаниям университетских сослуживцев, сыном Ломоносова. Возможно, подобная самопрезентация была связана с декларацией творческой преемственности.
Михаил Ломоносов — автор первой поэтической трагедии на тему истории объединенного Московского государства: созданная им трагедия «Тамира и Селим» посвящена разгрому войск Мамая на Куликовом поле, осуществленному военным гением князя Дмитрия Донского.
Продолжая эту линию наследования, Михаил Херасков написал несколько пьес, посвященных ярким событиям, произошедшим в истории России. Одна из них — трагедия «Борислав». Она вошла в состав IV части издания «Российский театр, или Полное собрание всех российских театральных сочинений», напечатанного в Санкт-Петербурге при Императорской Академии наук в 1786 году2. Надо ли говорить о том, что с тех пор — уже более двух столетий! — трагедия «Борислав» не переиздавалась в России! (Как, впрочем, и три другие, вошедшие в состав раритетного ныне тома.) Публикация трагедии «Борислав» в издании 1786 года имеет помету: «Представлена в первый раз в Санкт-Петербурге на Императорском театре 1772 года, ноября 7 дня».
По мнению немногочисленных исследователей поэтической драматургии XVIII века трагедия «Борислав» описывает исторический сюжет из эпохи царствования Бориса Годунова, несмотря на то, что заглавный герой Борислав — царь Богемии, живущий в Праге.
Читатели этой книги, может быть, впервые не только узнают о содержании этого произведения, но и познакомятся с его фрагментами, которые публикатор постарался максимально деликатно освободить от затрудняющих чтение архаизмов.
Итак, трагедия Михаила Хераскова «Борислав» начинается сценой-монологом царя, находящегося в одиночестве.
Борислав (один)
Нет сердцу моему покоя ни на час,
Повсюду слышу я неутомимый глас,
Который в совести меня изобличает.
Иль скиптры небеса на муки нам вручают?
Меня смушает день, меня тревожит ночь!
Виденья странные не отступают прочь!
Бегу друзей моих, и ближних ненавижу,
Князей Богемских я в кровавой муке вижу,
И слышу всюду я предсмертный вопль и стон
Тех, чьим страданием приобретен мой трон.
Убийства, казни их взывают громогласно:
Покайся. Борислав!.. Ах! Каюсь я всечасно;
Пред совестью своей! — Но что ж терзаюсь я!
Смущенный дух, крепись, и бодрствуй, мысль моя!
К лицу ль страшиться мне закона и уставов,
Предписанных рабам для обузданья нравов!
Оставим их стенать!
А теперь сравните эти строки с аналогичным монологом царя Бориса, едва оторвавшегося от ежевечерних бесед с колдуньями, в трагедии Пушкина3.
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?..
Напрасно мне кудесники сулят
Дни долгие, дни власти безмятежной —
Ни власть, ни жизнь меня не веселят;
Предчувствую небесный гром и горе.
Мне счастья нет. Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.
Общий настрой обоих героев очевиден. Они томятся высшей властью. Они страдают из-за осуждения подданных, они видят недовольство всеми своими действиями и недоброжелательство окружающих. Они готовы каяться в вынужденных и несуществующих жестокостях, они признают высшим судьей — совесть. Оба монолога мы прервали там, где заканчивается их смысловая перекличка.
Далее по тексту Хераскова царь не раз рассуждает о царской власти, и эти рассуждения в совокупности и составляют сжатое содержание знаменитого монолога Годунова, как его изобразил Пушкин.
А в версии Хераскова Годунов (Борислав) озабочен вот чем:
Но ах! — и мне стенать:
Ничем из сердца мне печали не изгнать,
В унынии хожу, что дочь тому вручаю,
В ком нового себе злодея получаю.
Да, признаюсь, хотя мне дочь и дорога,
Хоть Князь Пренест ей мил, я вижу в нем врага;
С народом заодно, моим венцом прельстился,
И чтобы этот князь и с жизнью не простился,
Мы отошлем его...
Итак, в первых же строках трагедии «Борислав» драматург Михаил Херасков заявляет об основной проблеме Бориса Годунова на данный исторический момент. Это нависшая над царем угроза лишиться царского венца! Эта опасность связана с желанием его дочери Ксении выйти замуж. Кто же ее счастливый избранник?
Ксения Годунова, родившаяся в 1582 году, уже с 1598 года была готова к супружеству. Задокументированы несколько попыток царя Бориса выдать ее замуж.
Принц Густав Шведский, сын шведского короля Эрика XIV. Возможно, этот принц был беден, как церковная мышь. Поэтому Борис Годунов в 1598 году дал потенциальному зятю в удел Калугу. Но принц не оценил ни благодеяний царя, ни прелестей царевны, а вызвал в Москву прежнюю любовницу и начал вести разгульный образ жизни. Помолвка была расторгнута. В качестве отступного принц получил еще и Углич. Отчего ж вместе с драгоценной зазнобой не вернулся в родимую Швецию? Или в те смутные времена Углич был шведской территорией, где и подобало жить шведскому принцу?
Затем на роль женихов Ксении рассматривались Максимилиан Габсбург, брат императора Рудольфа II (ему Годунов обещал дать во владение Тверское княжество!), затем эрцгерцог Максимилиан Эрнст Австрийский. Но ни тот, ни другой не желали ехать в Московию и переходить в православие. Поэтому разбазаривание подвластных Москве земель временно застопорилось.
Принц Иоанн Шлезвиг-Гольштейнский (Иоанн-Королевич), брат датского короля Христиана IV, как утверждает Карамзин, стал практически мужем Ксении Годуновой. (Что это означает — «практически»? Вступил с ней в интимные отношения?)
Этот жених приехал в Московию и согласился стать удельным князем. Епископ Арсений Елассонский писал, что принц «весьма понравился самой дщери и родителям ее, царю и царице, и всем придворным, кто видел его, потому что был не только благороден и богат, но и был молод, а главное — настоящий красавец и большой умница. Царь и царица весьма полюбили его и ежедневно принимали его во дворце, желая устроить брак»4. Однако стоило невесте вместе с семейством отправиться на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, как оставленный без присмотра в Москве якобы богатый принц-красавец, скромно согласившийся владеть всего-то каким-то дармовым уделом, неожиданно скончался. Это произошло 29 октября 1602 года.
(Отметим, что восторженный отзыв Арсения Елассонского об Иоанне-Королевиче прозвучал из уст архиепископа Архангельского собора в Московском Кремле — на почетную должность назначил Арсения большой поклонник западноевропейских ценностей Борис Годунов, а облагодетельствованный царем архиепископ не только принимал активное участие во всех антигодуновских происках, но даже впоследствии лично возложил на голову Самозванца шапку Мономаха!)
Но вернемся к исследованию драматургических версий страданий Бориса Годунова, изложенных Пушкиным и Херасковым.
Пушкина меньше всего заинтересовали матримониальные планы царя и его дочери: в трагедии зафиксирован лишь эпизод, связанный со смертью Иоанна-Королевича, относящийся к осени 1602 года.
Херасков заинтересовался сюжетом, связанным с историей 1598 года: сватовском к царевне Ксении (Флавии) шведского принца Густава (Пренеста). Оказывается, шведский принц — родственник Бориса Годунова! Причем бедный родственник. Который к тому же стремится отобрать у Годунова трон, плетет интриги, его поддерживают многочисленные сторонники!
В трагедии Шекспира «Цимбелин» именно так показан жених Ксе-нии/Имогены Леонат, живущий в палатах государя как бедный родственник, который с помощью услужливых придворных плетет интриги против короля и даже его дочери, своей невесты. Сторонником брака Имогены и Леоната является двуличный интриган Пизанио, по виду кроткий проныра, успевающий поучаствовать во всей делах королевского дома.
В трагедии Хераскова царь Борислав тоже имеет своего двуличного вельможу — Вандора. Из диалога Вандора и Борислава выясняется немало интересного.
Борислав
Полны все улицы, все городские стены
Коварных толков, смут, предчувствий мятежа;
Страдаю, как в аду, Богемией княжа:
Вот мне от подданных за все труды отплата;
Ах! подлинно, что трон — спокойной жизни трата.Вандор
Но кто тебя, мой Князь, так прогневить дерзал?
Кто оскорбить тебя желанье показал?Борислав
Кто сродником моим и другом назывался,
К престолу моему как равный подобрался,
Кому вручаю я возлюбленную дочь.
Тот верный мне народ от трона гонит прочь!Вандор
Твой друг, Пренест, твой друг?
Борислав
Стал ныне мне злодеем!
Вот мы на что друзей и сродников имеем.
Чем ближе мы хотим с собою их равнять,
Тем больше сил они у нас хотят отнять,
Все счастья мало им, всё выгоды считают,
Обиду затаив, завистливо вздыхают,
И, кроткий вид приняв, о благе говоря,
Злодейственную сеть сплетают для царя.Вандор
Пренест злодеем стал? Могу ль тому поверить?
Нет! Честная душа не может лицемерить.
Прости мне, государь, упрек невольный мой:
Ты царь, но ведь и ты лишь человек простой,
Ты можешь быть легко сомнением обманут;
А лжесвидетели тотчас тебе предстанут,
Когда кого-нибудь захочешь обвинять;
Зачем, о государь, нам скорби причинять!
На подданных взгляни: жилища их в печали,
Немилости твоей грома их сотрясали,
И черная печаль завесой пала здесь:
От взора твоего трепещет город весь.
Коль беды, Борислав, замыслил ты Пренесту,
Не сыщет благодать в твоих владеньях места.
Терпенье, государь, ты выведешь из мер;
Варяжский князь Пренест, есть истины пример,
Он кроток, милостив!Борислав
Сего и ужасаюсь:
Я больше тишины, чем бури опасаюсь;
Неправедным рабам кажусь жесток и строг;
Но злобных истреблять велит закон и Бог.
Забыли вы, чем я престола стал достоин?
Геройством заслужил и ранами как воин,
Державу укрепил, исторг из слабых рук,
О коих умолчал богемской славы звук;
Расстроенной стране стал истинный рачитель,
Лишь обществу врагов теперь я стал мучитель,
И ясно мне теперь, любим насколько я,
Коль ставятся в пример мне скифские князья.
<...>
Не крови жажду я, сего тиранов свойства,
Хочу отечеству и сам себе спокойства;
Хочу я правдою престол свой окружить,
Щедроты проливать и меч свой положить;
И угрызеньям душ врагов моих оставить,
Дни царства моего наградами прославить;
И малого я зла врагам не сотворю;
Моравский древний град Пренесту я дарю.
Моравию мой меч склонил к повиновенью,
Обильной жатвы край, богатый населеньем —
Вот мой Пренесту дар для славы и труда.
Скажи ему, чтоб он отправился туда,
И принял княжество, которое вручаю.
Помолвку же его с княжной я расторгаю.
Особо приближенный к царю (Бориславу) якобы сподвижник (Вандор) весьма странно реагирует на подозрения государя, озабоченного опасностью заговоров и мятежа, исходящего от сторонников Пренеста, царского родственника. Сподвижник всячески превозносит князя Пренеста: «Варяжский князь Пренест, есть истины пример, / Он кроток, милостив!». Борислав уверен, что мятежные богемцы «злодейственную сеть сплетают для царя». Но его собеседник не верит в злонамеренность жениха-князя и организованный им заговор, зато убежден, что царь обманут лжесвидетелями. Царь проницательно замечает, что его собеседник находится на стороне заговорщиков: «И ясно мне теперь, любим насколько я, / Коль ставятся в пример мне скифские князья». Ориентированный на мирное решение проблем, царь предполагает, что ликвидировать опасность мятежа может лишь разрыв с его вдохновителем: «Ни малого я зла врагам не сотворю; / Моравский древний град Пренесту я дарю».
Михаил Херасков в трагедии «Борислав» воспроизводит конкретный исторический сюжет, связанный с попыткой Ксении Годуновой вступить в брак с Густавом Шведским в 1598 году. Годунов расторг помолвку и подарил неудачливому жениху Углич (то есть удалил его из Москвы).
В трагедии Хераскова Московия названа Богемией, Борис Годунов — Бориславом, Ксения Годунова — Флавией. Шведский принц Густав — Варяжским/Скифским князем Пренестом. А какая историческая личность скрыта за образом доверенного наперсника и авторитета Вандора?
Видимо, это и есть архиепископ Архангельского собора Арсений Елассонский! Убежденный адвокат-защитник опасного жениха, желающего свергнуть Годунова! Готовый возложить на голову любого врага царя — шапку Мономаха!
Удалив жениха Ксении Густава в Углич (планирует Годунов), впоследствии можно будет и найти повод лишить его этого надела, то есть выставить в глазах окружающих недостойным царевны, неравным ей по статусу. «От Флавии ее Пренеста отдалю, / И тайною рукой заочно погублю». Это намерение — безусловное злодейство с точки зрения автора эпохи классицизма, в рамках которого творил Михаил Херасков.
Считал ли самым своим страшным злодеянием Годунов желание сохранить власть, отказав жениху-заговорщику? Сомневаемся, ибо Годунов в своей политической деятельности все-таки не руководствовался законами классицизма, как, впрочем, и все другие властители во все иные времена до и после него.
Явление 3
Борислав (один)
Пускай злодействами возвысился мой трон,
Пускай мне слышится в народе плач и стон,
Пускай вздыхают все; но был бы я спокоен!
Дух робкий царствовать, конечно, недостоин,
К кровопролитию, к злодействам я привык,
Молва идет, что я в тиранствах стал велик;
Мне ль жалостливым быть! Я замысел свой скрою.
Явив народу вид, пристойный для героя,
От Флавии ее Пренеста отдалю,
И тайною рукой заочно погублю:
Я знаю, что княжна передо мной восстонет;
Но дочери мольба души отца не тронет.
Не удалось мой дух сломить и небесам,
Мне ль уступать теперь девическим слезам?
Стенай в несчастье, дочь! Я не утешу стона;
Дороже мне тебя мой скипетр и корона.Явление 4
Борислав, Флавия и Ратима
Флавия
Не с радостью в душе, которую ждала,
Прости, отец, что я печальною пришла,
С надеждой, что сей день любовь мою венчает;
А он меня с моим любезным разлучает!Борислав
Разлука такова тебе и мне нужна,
И радовать тебя, не огорчать должна.
Коль женской склонности горячность и причина
Лишь страсть, княжна, так слабость то едина.
Немало уж на вас рассеялось клевет,
Какой же должен я народу дать ответ?
<...>
Яд возмущенья жжет неверные сердца,
Завидующие сиянию венца;
Облыжно судят нас, мои поступки числят,
Что я ни делаю, о всем превратно мыслят.
Противятся враги покою моему.
Внушают и князьям, и городу всему,
Что государством я своим пренебрегаю,
Что в мыслях злых о них блаженство полагаю,
Что рода царского и ближних не любя,
Заставил в брак вступить со Скифом я тебя,
Который, как варяг меж льдистыми горами,
Для наглых грабежей воспитан со зверями,
Который к нам судьбой случайной привлечен;
Но волею моей княженьем одарен,
Жених твой обретет и средство, и свободу
Уверить подданных, что он не враг народу,
Злоречье истребить смирением своим.Флавия
Сей Скиф, о государь! Всем обществом любим;
На что испытывать его душевны нравы!
Не ради грабежей рожден он, ради славы.
Вандором обо мне в их царстве извещен,
Он красотой моей заочно был прельщен,
Пришел он в город; ты его как друга встретил;
Ты прежде никаких в нем варварств не приметил;
Меня любить его ты вскоре приучил;
Я душу отдала. Он сердце мне вручил;
Не обличай ты в нем суровую природу,
Он друг тебе, мне мил, и мил всему народу.Борислав
Что князь народу мил, пускай заслужит то;
Решенья моего не отвратит никто.
Люби его, княжна, и с княжеским уделом.
Пусть князь докажет всем свои заслуги делом.
Архиепископ Арсений (Вандор) по поручению царя Бориса Годунова (Борислава) сообщил царевне Ксении (Флавии), что брак с Густавом (Пренестом) отменяется. Царевна явилась к отцу за объяснениями. Царь растолковывает дочери, что это решение на пользу самой Ксении — жених еще ничего хорошего не сделал для государства и невесты. Мало того, что он беден, так он еще дурно воспитан, будучи окружен зверями, и занимался в своих родных краях грабежами. Теперь, получив удел, сможет доказать свои способности к управлению подданными в мирной жизни.
Строптивая Ксения так очарована женихом и так жаждет немедленного супружества, что активно противоречит отцу. Она убеждена, что Густав — друг Борису Годунову, что он рожден для славы. Откуда же она это знает, если только тайно, через решетку, видела суженого?
Видимо, жениха хорошо прорекламировал архиепископ Арсений! Ведь это именно он возил в Швецию портрет Ксении, которым и прельстился смазливый и нищий принц-грабитель. Теперь шестнадцатилетняя Ксения упрекает отца, что раньше он ничего не говорил ей о варварстве жениха, да и сам приучил ее любить Густава, ибо из вежливости любезно общался с юношей. Призывает отца, чтобы он не принимал во внимание бандитское прошлое принца-красавчика, а главным считал то, что она и народ (то есть придворные заговорщики) женихом очарованы. Царь Борис настаивает на том, что жених должен заслужить конкретными делами уважение кремлевских обитателей. Он проницательно ожидает слез и истерик несостоявшейся венценосной невесты.
Но упорная Ксения находит формулировки для обвинения отца, которые вложил в ее страстную головку архиепископ Арсений, привезший в Москву жениха, нацеленного на антигосударственный переворот. Ксения считает, что властитель лишает ее свободы, что государственная политика не должна идти вразрез с чувствами родных. Неумной девице, распираемой гормональными бурями, такая позиция простительна, но почему ее проповедует архиепископ Арсений?
Опытный церковный деятель, сделавший духовную карьеру во Львове и униатских общинах (напомним, они исповедовали православие, но подчинялись папе Римскому!), Арсений должен был бы знать, что в Европе брачные союзы заключались не по любви брачующихся, а по соображениям военно-политической целесообразности! Почему же он внушил Ксении позицию, непозволительную для наследницы московского престола? Мы видим, что делает он это для того, чтобы вбить клин между отцом и дочерью, чтобы разжечь в Кремле конфликт, спровоцировать царя Бориса на непопулярные действия! Это якобы и есть «злодейства» Годунова.
Согласно версии Карамзина и свидетельству архиепископа Арсения Елассонского Ксения и Густав лично не встречались. Ксения лишь тайком видела суженого, хотя он и проживал на территории Кремля — на его мужской половине. Однако Михаил Херасков в трагедии «Борислав» показывает, что неотразимый жених является на женскую половину, в терем невесты, для тайных свиданий!
Флавия
<...>
Весь город будет пуст. И ляжет тьма над ним,
Когда я разлучусь с возлюбленным моим.
На что нам княжества? Любовные законы
И верные сердца, нам счастья и короны.
Не может быть мне, князь, мила судьба твоя,
Когда из-за нее тебя лишаюсь я!Пренест
А можно ль мне теперь княженьем утешаться,
Когда велит оно и мне тебя лишаться!
Густав убеждает Ксению, что не сможет быть полезным народу вдали от любезной: так его заест тоска и уныние. Он не хочет сокровищ Углича и жизни в нем: ему нужна только Ксения! Убеждает девицу, что она милее ему в сто раз всех княжеств! Обещает вместе с кремлевскими сторонниками этого брака упасть в ноги царю-варвару, живописать свои грядущие мучения, отменить грядущий отъезд.
Однако царь непреклонен. Мольбы Густава и его сторонников не приводят к желаемому результату. Но есть результат нежелаемый: видимо, царь заподозрил неладное, расценив настойчивость жениха как намек на то, что Ксения во время тайных свиданий уже отдалась красавчику! Сама Ксения (Флавия) говорит об этом так:
Ты сим прошением вину свою удвоил;
Ты к краю пропасти меня влечешь с собой,
Страдать обречены и ты, и я с тобой,
Когда узнает царь, что мы с тобою были;
Мы страстью пламенной друг друга погубили.
Но самонадеянный Густав заявляет, что и так его заслуги перед Московией велики: он оставил родственников, отца и брата в северных краях, прошел по снегам и морям к невесте, с которой был заочно обручен! А теперь его лишают покоя. В этот момент тайного свидания Ксении и Густава (Флавии и Пренеста) прибегает с очередным паническим донесением архиепископ Арсений (Вандор)
Вандор
Несчастные, скорей бегите и скрывайтесь!
Вы навлекли беду, расправы опасайтесь:
Царь множеством вельмож смиренных окружен,
Но в гневе Борислав, и яростью зажжен.
Мы все его о вас молили со слезами:
Он распаленными взирал на нас глазами;
Теперь в смятение наш двор приходит весь,
Царь ведает о том, что встретились вы здесь.
Зачем вы снова здесь сошлись неосторожно:
От царских глаз нигде сокрыться невозможно;
Оставьте сей чертог!
Любовники разбегаются, а архиепископ Арсений (Вандор) произносит страстный монолог, обличающий тирана (Бориса—Борислава) в злодействах, чинимых в Москве (Праге). И надеется, что скоро удастся свергнуть законного государя: «Не власть мы видим здесь, на сердце носим камень; / Но искра тлеется. И скоро вспыхнет пламень».
Мечту о том, чтобы из искры возгорелось пламя, архиепископ сознает преступной, но по-иезуитски извинительной: «Простите, небеса, мне мысль и хитрость ту, / котору счастием общенародным чту».
Эта ориентация на «общенародное счастье», как нам теперь хорошо известно, всегда и закономерно приводит сначала к параличу властной вертикали, а затем и к антиконституционным переворотам. В изображении М. Хераскова царь Борис (Борислав) хорошо сознает нависшую над ним опасность и готов даже отказаться от трона в пользу другого, если его изберет народ. Таково положение Бориса Годунова уже в 1598 году, в начале его царствования: враждебное, про-романовское окружение, искусно саботирует все его указания!
Борислав и Вандор
Борислав
Нигде их нет! Нигде! Они здесь вместе были,
Веление мое и долг свой позабыли;
Что пользы в том, что я порфирою одет,
Когда нигде моим приказам места нет?
Не слушают царя, перечат без разбора;
Все медленны к добру, но к злости — очень скоры,
Вооружают дочь не уважать отца!
Где сила, право, честь монаршьего венца?
Против меня мою вооружают дочь!
О честь величества, беги, беги ты прочь!
Презренье, ненависть, приказов ослушанье;
Вот подданных дары, вот чести наказанье!
Не трон я вижу здесь, над пропастью стою:
Все отвечают злом на доброту мою,
И прав для всех Пренест!Вандор
Любовью прав единой.
Она одна была вины его причиной.
<...>Борислав
Нет! В тьму неверных душ я глубже проникаю.
Сквозь все намеренья я в князе разглядел:
Он о венце моем и скипетре радел.
Он дружбою своей вельмож моих пленяет,
К злословью на отца и дочь мою склоняет;
Народ уже прельщен посулами его.
Он враг мой, он злодей престола моего!Вандор
Не думаю, чтоб он венец твой возжелал;
Для Флавии одной он в Прагу поспешал.
<...>Борислав
Не прав он, я в его намереньях уверен,
И гнев мой на него не может быть умерен.
На что державою и скиптром обладать,
Когда я обречен от подданных страдать?
От рук моих престол пришелец отнимает;
Богемия молчит и лжи его внимает.
Вы ждете, чтобы я дошел до крайних зол?
Так князю Скифскому вручайте мой престол.
Срывайте мой венец! И тот, кто мил вам боле,
Пусть царствует тогда и сядет на престоле.
Проницательный Борис Годунов (Борислав) прекрасно понимает расстановку сил в Кремле 1598 года: он избран на царство, благословлен законной царицей (сестрой Ириной), но в кремлевских коридорах реальной властью обладают сторонники проигравших Романовых.
Саботируя действия новоизбранного монарха, всячески вредя его планам и распространяя в народе дискредитирующие его интерпретации, проигравшие не могут пока что принудить его отказаться от властных функций. Варяжского/Скифского принца (юношу Романова) собор не поддержит, вдовствующая в монашестве царица Ирина не благословит. Но можно завладеть наследницей трона, царевной Ксенией! И таким образом оказаться на московском троне в ранге наследного царевича-консорта. А там уж и сподвижники найдут способ убрать ненавистного Годунова.
Так показывает ситуацию 1598 года в Кремле драматург Михаил Херасков.
Борис Годунов берет обещание с архиепископа Арсения, что тот проследит за отъездом нежелательного жениха Ксении, затем долго и подробно объясняет упрямой дочери необходимость отказаться от любви к принцу-грабителю Густаву. В конце концов рыдающая дочь объявляет собравшимся придворным, что любить Густава ей не судьба.
В свою очередь лукавый архиепископ-заговорщик уговаривает Густава выехать из Кремля, но затем тайно вернуться и встретиться с Ксенией в указанной «храмине» (в Архангельском соборе?). Жених не верит, что Ксения его разлюбила и планирует украсть девушку из отчего дома. («Хотел я от тебя с княжною убежать», — впоследствии признается Годунову.)
Но бдительный Борис Годунов во тьме ночной приходит в «храмину» и арестовывает обоих заговорщиков! На выручку отцовским недругам является Ксения. Она заявляет, что Густав не виноват, это она его заставила ночью прийти на свидание. В свою очередь архиепископ говорит Годунову, что влюбленные не виноваты, а это именно он выступил в роли полуночного сводника.
Борислав
Так вы мне сделались злодеями все трое!
Не видано нигде коварство таковое,
Увы, не помнят здесь ни дружбы, ни родства!
Ни правил честности! Ни правил естества!
Как пал я в бездну лжи и низости нежданной!
Дочь предала меня в покорности обманной.
Куда ни обращусь, измену вижу я;
Все предали меня, и слуги, и друзья!
Простерлась до светлиц дочерних вражья злоба.
Не царский вижу дом здесь, вижу недра гроба!
Вы стали здесь цари; на что теперь мне трон?
Врагами окружен, мне адом зрится он.
Разгневанный Борис Годунов велит застигнутых любовников развести в разные комнаты под стражу — до принятия решения на экстренно созываемом боярском совете. Однако дочь грозит отцу, что умрет (покончит с собой?) и навсегда прощается с женихом Густавом. Укоряет отца:
Ты лютой смерти мне, тиранствуя, желаешь?
Отцовскую любовь от сердца гонишь прочь?
Лишенну матери, казнишь невинну дочь.
О ты! Кто жизнь мою взрастила из утробы,
О мать любезная! Восстань! Восстань из гроба!
Несчастной дочери внемли печальный глас;
Возлюбленная тень! Вступись теперь за нас!
Зову, тоскуя, мать и тщетно призываю.
Теперь в загробной тьме на встречу уповаю.
Здесь мы остановимся и прервем знакомство читателя с текстом трагедии Михаила Хераскова «Борислав».
Из приведенных фрагментов уже ясно, что автор изобразил Бориса Годунова как непопулярного монарха в Кремле 1598 года. Избранный царь не только жесток и кровожаден, но и просил предателя-заговорщика Арсения тайно отравить принца Густава. Вряд ли этот умысел имел место в реальности, да и в тексте трагедии он показан психологически неубедительно для современного читателя. Однако надо понимать, что автор трагедии Михаил Херасков чистосердечно изложил известные ему сведения о событиях, невзирая на их сомнительное правдоподобие.
Просто для самого Хераскова все антигодуновские происки были несомненным благом! Он, можно сказать, даже похвалялся изобретательностью кремлевских обитателей, их системной ложью и подлыми обманами — ведь все это делалось ради торжества династии Романовых! И все это привело к успеху в 1613 году. И что с того, что этот успех потребовал длительного безвластия Смутного времени и был добыт в ходе иноземной интерверции? Цель оправдывает средства.
Подвиги героев антигодуновской эпопеи Михаил Херасков в какой-то мере считал и заслугой своих предков; ведь по материнской линии он принадлежал к Рюриковичам, а воспитывался в семье Трубецких (принадлежащих к Гедиминовичам), предки которых тоже сыграли более чем значительную роль в воцарении Романовых!
Создавая картину тотального неприятия кремлевской элитой Бориса Годунова, показанную в трагедии «Борислав», Михаил Херасков имел доступ к подлинным документам той баснословной поры, хранящимся в государственных и в семейных архивах и, как добросовестный историк, запечатлел конкретные письменные сообщения, большинство из которых были хорошо известны проромановской аристократии. Историзм мышления М. Хераскова как характерную черту его творчества отмечают и современные филологи; «Херасков признает значение исторических документов, и следование фактам истории остается для него принципиально важным»5.
Именно по причине общеизвестности исторических событий Смутного времени, циркулировавших в высших властных структурах своей эпохи, Михаил Херасков, видимо, не испытал никаких трудностей с публикацией трагедии и с постановкой ее на Императорской сцене в 1772 году.
Родившийся в 1733 году в Изюме и вскоре переехавший с семьей на житье в Петербург, Михаил Херасков с 1755 года жил в Москве и являлся ценным сотрудником созданного в тот год Московского университета. Но в 1770 году он временно покинул университетскую службу и на пять лет переехал в молодую столицу Российской империи. В это пятилетие он тоже, конечно, служил (в других ведомствах), но, как предполагают специалисты по истории литературы XVIII века, в основном занимался сбором материалов и подготовкой к написанию эпической поэмы «Россиада». Однако факты свидетельствуют о том, что он нашел время и для постановки своей пьесы «Борислав» на сцене Императорского тетра — 7 ноября 1772 года.
Актерами в спектаклях этого театра являлись будущие госслужащие империи, кадеты Сухопутного Шляхетного корпуса. Когда-то в этом заведении учился и сам Херасков, там двадцать лет назад он был свидетелем триумфальной постановки силами кадетов трагедий М.В. Ломоносова, а вот теперь и сам выступил в качестве официального драматурга.
Представляя пьесу «Борислав» взыскательной придворной публике, Михаил Херасков, видимо, был уверен в том, что потомки кремлевской элиты, прославившейся в далекое Смутное время, не уличат автора в антиисторизме и неточностях. И действительно, не сохранилось никаких свидетельств того, что кто-нибудь обвинил Хераскова в том, что он погрешил в чем-то против истины.
Неудивительно! Ведь Херасков наследовал своему кумиру Ломоносову, который не только показал высший пилотаж в создании поэтической трагедии на историческую тему, но и был создателем национально ориентированной версии истории России! Михаил Херасков заявил себя верным продолжателем ломоносовских традиций отечественного летописания.
Значит, высокородные зрители, расположившиеся в партере и ложах Императорского театра рукоплескали правдивому сценическому изображению трагедии Бориса Годунова? Значит, и императрица Екатерина II тоже утерла кружевным платочком набежавшую слезу, выслушав строки монолога несчастной царевны Ксении/Флавии? В том числе и эти?
Лишенну матери, казнишь невинну дочь.
О ты! Кто жизнь мою взрастила из утробы,
О мать любезная! Восстань! Восстань из гроба!
Несчастной дочери внемли печальный глас;
Возлюбленная тень! Вступись теперь за нас!
Значит, в переполненном зале Императорского театра никто не засвистел и не закричал: «Вранье! А мать-то ее была жива!»
Значит, ни одна живая душа не усомнилась в том, что вдовый царь Борис Годунов в 1598 году пытался устроить будущее своих детей-сироток: сын еще был мал и в кремлевских разборках не участвовал, а шестнадцатилетнюю дочь надо было выдать замуж. Не за первого встречного скифа-бандита, поэтому царевна Ксения была бессильна перед волей отца и вынуждена была даже публично взывать к умершей матери!
И все зрители и зрительницы в Императорском театре знали, что показанное драматургом верно.
Теперь напомним читателю, что трагедия «Борислав» не только вошла в Полное собрание всех российских сочинений, изданное Академией наук в 1786 году, но и была опубликована через несколько лет в Полном собрании сочинений самого Михаила Хераскова! Эти респектабельные авторитетные издания рубежа веков были в библиотеке каждого уважающего себя семейства, на них воспитывалось подрастающее поколение россиян.
Нет никаких оснований думать, что лицеист Пушкин не был знаком с трагедией «Борислав». Вступив в самостоятельную взрослую жизнь как сотрудник Коллегии иностранных дел, призванный заниматься анализом политических событий и участвовать в усилиях российской дипломатии, поэт не мог не задумываться над страницами отечественной истории, описывающими драматические коллизии прошлого. Сохранились свидетельства о том, что Пушкин разрабатывал несколько идей пьес на историческую тему. Его интересовала роль тех, кто оставил заметный след в эпоху междинастических смут: Самозванец, Василий Шуйский, Курбский... Видимо, он хотел понять механизмы возможного разрушения власти, способы ее ослабления, отработанные технологии подрыва государственности... Из задуманного Пушкину удалось создать только трагедию «Борис Годунов».
Само собой разумеется, что при создании своей пьесы Пушкин не мог не иметь в виду и опыт шекспировской драмы. «Создание "Бориса Годунова" шло в непрестанных шекспировских "штудиях". Результатом благотворных уроков английского гения стало появление в русской литературе не только самой русской драмы, но и самого шекспировского произведения Пушкина — пьесы "Борис Годунов"»6.
Теперь, когда мы представили читателю некоторые страницы первого сценического воплощения образа Бориса Годунова, созданные Михаилом Херасковым, мы можем уже надеяться, что читатель сам разглядел многие мотивы, заимствованные Пушкиным у того, кого современники величали Российским Гомером — конечно же, переработанные и усиленные за счет «сгущенности» и более широкого исторического контекста. Влияние трагедии «Борислав» на пушкинскую трагедию «Борис Годунов» очевидно, особенно в монологах царя, размышляющего о природе власти и принужденного ощущать себя одновременно и тираном, и жертвой политической целесообразности, выходящей за рамки общечеловеческих и бытовых понятий о добре и зле.
Конечно, ознакомившись с содержанием соответствующих томов «Истории Государства Российского», описывающих события Смутного времени, и приступая к драматургическому изложению истории царя Бориса, Пушкин не мог не задуматься над тем, почему данные, предъявленные Карамзиным, не были известны его предшественникам? Почему у Карамзина царица Мария Годунова оказывается и в 1605 году жива, а у М. Хераскова она и в 1598 году уже мертва? Ведь тогда получается, что до Карамзина ни Ломоносов, ни Херасков, ни все предыдущие историки и властители не считали устранение с политической сцены Годунова связанным с насильственным умерщвлением законной царицы и царевича Федора? А Карамзин фактически обвинил в этом цареубийстве сторонников династии Романовых? Откуда ж Карамзин взял данные о том, что царица и царевич в 1605 году были в Кремле?
Как молодой дипломат, госслужащий и просто критически мыслящий художник, видимо, Пушкин не посчитал себя вправе становиться на сторону Карамзина полностью. Поэтому в его трагедии насильственная смерть царицы и царевича-картографа и описана так зыбко и двойственно — как часть системной лжи. Поэтому в его трагедии и образ царицы формально обозначен, но она проходит сквозь все действие как тень-привидение.
И в завершение вернемся к гипотезе, которая и послужила первоначальным толчком к изложенным здесь соображениям об истории Бориса Годунова, явленной в разных сценических версиях.
Наша гипотеза состоит в том, что в некоторых трагедиях Уильяма Шекспира, опубликованных в Первом (Великом) фолио 1623 года, запечатлены конкретные персонажи русской истории, действовавшие в период Смутного времени.
Один из этих персонажей — Борис Годунов, изображенный в трагедии «Цимбелин», завершающей не только раздел трагедий, но и весь корпус драматических произведений непревзойденного фолианта.
Рассмотрим смысловые параллели, явленные в трех анализируемых трагедиях в хронологическом порядке. Все эти данные запечатлены в официальной истории как достоверные факты.
Заглавный герой — законный глава государства:
Шекспир — это король Древней Британии Цимбелин;
Херасков — это король Богемии Борислав;
Пушкин — это царь Московии Борис Годунов (1598—1605).
Во дворце властителя живет и бедный жених дочери:
Шекспир — это бедный родственник Леонат;
Херасков — это бедный родственник Пренест;
Пушкин — женихами в Кремле не интересуется и упоминает лишь о третьем, умершем.
Сколько женихов было у дочери властителя?
Шекспир — показал три случая внебрачной связи Имогены;
Херасков — показал первый случай «страстной любви» Флавии;
Пушкин — упомянул лишь о третьей попытке замужества Ксении (в 1602 году).
Властитель удаляет жениха из дворца:
Шекспир — Цимбелин удаляет Леоната;
Херасков — Борислав удаляет Пренеста;
Пушкин — вообще не упоминает об удалении Густава Шведского из Кремля (в 1598 году).
Дворец властителя кишит заговорщиками-иноземцами:
Шекспир — дворец Цимбелина наполнен его противниками-иностранцами;
Херасков — дворец Борислава наполнен его врагами;
Пушкин — называет по фамилиям всех придворных, скрытно преданных врагам Годунова.
Кто настраивает дочь властителя против отца?
Шекспир — самый услужливый вельможа-лицемер Пизанио;
Херасков — самый авторитетный придворный лицемер Вандор;
Пушкин — эту сторону ситуации не отражает, но особо отмечает авторитет Шуйского.
Жених склоняет к побегу дочь властителя:
Шекспир — Имогена совершает побег;
Херасков — Флавия готова бежать, но не удается;
Пушкин — этот эпизод не отражает.
Какую супругу властителя ненавидят окружающие?
Шекспир — у Цимбелина нет супруги, он вдов и только планирует вступить в брак;
Херасков — у Борислава нет супруги, матери Флавии, она умерла;
Пушкин — у Годунова есть законная здравствующая супруга, которую все ненавидят, но она фактически не показана в тексте как живое лицо.
Убили ли враги властителя его супругу?
Шекспир — они ликвидировали злодейку-колдунью, мечтающую стать второй женой;
Херасков — Борислав не планирует вступить во второй брак с какой-нибудь колдуньей;
Пушкин — враги Годунова убили его первую и единственную жену Марию (в 1605 году).
Потерял ли властитель трон из-за любовных перипетий дочери?
Шекспир — да, Цимбелин признает право на власть представителя фамилии, которой отдала сердце его дочь;
Херасков — да, Борислав признает право жениха дочери занимать трон;
Пушкин — Борис Годунов слагает с себя властные полномочия, ни в чем не упрекая дочь.
Как видит читатель, и Шекспир, и Херасков не только избрали для своих исторических трагедий один и тот же исторический сюжет, но отразили одни и те же факты: Шекспир — более развернуто, Херасков — в избранном фрагменте (суммарно). Оба они фактически показали, что дочь-наследница властителя стала инструментом его свержения в руках врагов. Оба они показали, что и в начале своего царствования (Херасков) и в конце его (Шекспир) глава государства не имел супруги, был вдов.
Но поскольку российская филологическая мысль утверждает, что трагедия Михаила Хераскова «Борислав» описывает историю Бориса Годунова, то почему же ту же самую историческую конструкцию мы видим и в трагедии «Цимбелин»? Может быть, и Шекспир, как мастер исторической драмы, запечатлел в своем произведении этот сюжет русской истории?
Видимо, Пушкин, как политически грамотный дипломат, не считал матримониальные страсти царевны Ксении причиной падения династии Годуновых. Поэт видел более масштабные и могущественные международные механизмы, приведшие к смене власти в Московском Кремле. Им не могла противостоять шестнадцатилетняя девушка, раздираемая любовной горячкой — ее просто использовали.
Но Шекспир и Херасков считали по-другому. Почему? Чью точку зрения они транслировали? Кто мог считать виновной в крахе династии Годуновых Ксению? Только представитель этой династии... Тот, кого мы не видели в тексте трагедий...
В 1598 году девятилетний царевич Федор Борисович Годунов жил в палатах Московского Кремля и вместе с отцом как законный наследник заседал в Думе. Видимо, мальчик знал о неудачной истории сватовства шведского принца Густава к сестре, о ее соблазнении женихом, о попытке побега, об отмене помолвки — эту ситуацию описывает М. Херасков как тему предстоящего экстренного заседания.
Если бы сестра вышла замуж законным образом и уехала к месту жительства супруга (в Швецию или Данию), то в этом случае Федор Борисович так бы и остался наследником Московского престола. Но Ксения продолжила жить в Кремле в ожидании следующей брачной партии. Вскоре вожделенный союз был обговорен, и новый жених, вероятно, должен был увезти царевну из Москвы Он даже прибыл в Первопрестольную, где, видимо, был уже заключен и брачный контракт, в соответствии с которым не царевна должна была перейти в католичество (лютеранство?), а Иоанн-Королевич соглашался стать православным... Во всяком случае мемуаристы и исследователи особо отмечают, что претендент на руку дочери Годунова не переживал по поводу того, что его принудят к перемене веры.
Каким же образом и когда могла сложиться такая ситуация, что законный государь вынужден был согласиться на передачу власти не сыну-наследнику, а мужу дочери и его тайным подельникам? Ведь именно такую картину и запечатлели и Шекспир, и Херасков!
Для Бориса Годунова такая ситуация могла сложиться только летом 1602 года и лишь при том условии, что никакого другого наследника у царя на тот момент не было!
В таком случае царь Борис Годунов, будучи вдовым и не имеющим возможности продлить свой род, обязан был назначить официальным преемником мужа дочери!
Куда же в 1602 году девался царевич Федор Борисович?
Наша гипотеза состоит в том, что летом 1602 года тринадцатилетний царевич Федор Годунов все-таки отплыл для получения высшего образования в Британию. (Сюжет о девяти московских недорослях в Британии изложен в комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви».) Хотя Карамзинская история этот факт показывает как неосуществленное намерение.
Путь от Москвы через Архангельск в Лондон некороток и небезопасен. Что, если корабль попадет в бурю и наследник погибнет в разгуле стихии? Конечно, рассматривать такую версию Годунову не хотелось, он предпочел бы получить сведения о благополучном прибытии сына на берега Туманного Альбиона и об удачной помолвке своего наследника с британской аристократкой. Но как опытный политик, теоретически он должен был предусмотреть все варианты развития событий, в том числе и худший. Хотя его «верный человечек» Джон Меррик, он же Иван Ульянов, ручался головой за безопасность царевича — ведь он и сам, как английский агент, регулярно спокойно курсировал меж Архангельском и Лондоном! Поэтому, видимо, Борис Годунов на всякий случай и обязался передать власть мужу дочери Ксении — как наследнику второй очереди. Как большой поклонник европейских ценностей, в соответствии с Салическим законом предусмотрел и возможность наследования по женской линии, если по какой-то причине мужская линия пресечется...
Этот судьбоносный момент и зафиксировали Шекспир и Херасков как хорошо продуманную бескровную международную операцию по смене московской власти — своеобразную юридическую ловушку. Случилось это летом 1602 года, когда царевича Федора уже в Московии не было. Как же развивались события дальше?
Следующие три года жизнь Бориса Годунова висела на волоске: в любой момент любой злоумышленник мог его отравить, задушить, зарезать: враги-ненавистники кишмя кишели вокруг трона. В случае трагического исхода власть передавать было некому. Царевич Федор фактически находился в заложниках у англичан — они требовали от Годунова внушительную сумму за обучение подростка и оттягивали решение о его браке с англичанкой. То есть власть могла перейти к мужу дочери Ксении.
Но вот беда! Обязательство осталось зафиксированным, а самого-то мужа нет! Тот, на кого так надеялись, Иоанн-Королевич, мужем не стал, умер — и умер внезапно, но удивительно вовремя для врагов Годунова (Пушкин этот эпизод упоминает). Но больше не находится желающих продлить род Годуновых и по женской линии!
Никто не желает брать в жены продвинутую к европейским стандартам жрицу свободной любви, до законного вступления в брак бегающую на ночные свидания и заслужившую репутацию наложницы! (Это обстоятельство зафиксировали и Шекспир, и Херасков, и официальная история России.)
Не от кого Ксении родить наследника династии Годуновых.
Царь Борис Годунов, видимо, сознавал опасность ситуации и намеревался вступить во второй брак, чтобы самостоятельно произвести на свет продолжателя рода. Но избранная для этой цели претендентка королевского/царского статуса окружением Годунова была облыжно обвинена во всех смертных грехах и ликвидирована... (Это подробно показал Шекспир.)
Как единственный официальный законный наследник династии Годуновых, оставшийся в Британии в роли вынужденного эмигранта с документами на чужое имя Федора Костомарова, после 1605 года повзрослевший Федор Борисович мог с помощью старших соотечественников, среди которых был, видимо, и сочинитель пьес Григорий/ Микифор Олферьев (натурализовавшийся под именем Микипера Алфери, а в пьесе «Бесплодные усилия любви» выведенный по звуковому подобию как Олоферн), изложить свою собственную точку зрения на происшедшее.
Он как самое заинтересованное в этой истории лицо и как лицо самое пострадавшее высказал по праву родства жесткие оценки и поведения отца, окружившего себя сладкоречивыми и лицемерными врагами, и поведения сестры, которая по недомыслию и доверчивости оказалась виной многих бед семьи...
Но ни в комедии «Бесплодные усилия любви», ни в трагедии «Цимбелин», где мы встречаем московских героев, прямо и косвенно названных, автор, скрывшийся за именем Шекспира, не сказал ни одного слова о царице Марии Годуновой... Если он транслировал суждения царевича Федора Годунова, то что несчастный мог сказать о матери, которая давным-давно умерла? Может быть, она и умерла именно в ходе родов наследника... И тогда его молчание о самом близком человеке становится трагически объяснимым и простительным...
Примечания
1. См.: Гранцева Н. Сказанья русского Гомера. СПб.: Издательство «Журнал "Нева"». СПб, 2012.
2. Репринт оригинала. Российский театр, или Полное собрание всех российских театральных сочинений: Часть 04 / — Книга по требованию, 2012.
3. Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. Т. 4. М.: Художественная литература, 1975.
4. Елассонский А. Царствование благочестивейшего царя и великого князя Бориса Феодоровича Годунова всея России. Седмица.Ru
5. История русской литературы. В 4 т. Т. I. Л.: Наука, 1980.
6. Захаров Н. Шекспир в творческой эволюции Пушкина. Хельсинки: Университет Юваскюля, 2003.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |