Счетчики






Яндекс.Метрика

Пролог

Посвящается V.S.

Лондон. Типография Филдинга. 1609 год

— Я нашел их, отец! Я раздобыл эти рукописи. — Томас бросил на стол стопку исписанных мелким почерком листков бумаги.

— Что ты опять притащил в типографию? — Торпу всегда было интересно, что принес сын, но по заведенной привычке он продолжал ворчать. — Очередные советы по обустройству сада?

— Отец! Я нашел сонеты Шекспира!

— Но, насколько я помню, он до сих пор жив, — съехидничал старик.

— Да, жив. Но при чем здесь это? — младший Торп пожал плечами.

— При том, что он никому не давал права публиковать сонеты. Шекспир писал их давно, лет пятнадцать-шестнадцать назад. Последние годы он сонеты забросил. К нему обращались многие с просьбой дать разрешение их опубликовать. Он был категоричен в своем отказе.

— Отец! Ты меня удивляешь. Многие из шекспировских пьес публиковали без его ведома. Да он и не единственный такой автор! Будто ты всю жизнь публикуешь лишь то, на что получаешь от авторов разрешение, — сын кипятился и не пытался скрыть раздражения, которое вызывали у него слова отца.

Торп с трудом встал из своего старого выцветшего кресла и подошел к столу. Он осторожно взял в руки исписанные листки:

Возненавидь, когда любовь умрёт,
Со всеми вместе. Будь моей бедою,
И жалость ты не принимай в расчет,
Когда стою с поникшей головою.
Когда увидишь, что не плачу я,
Не требуй победителю награды;
И после бури нет дождливей дня,
В который рай оборотился адом.
Не будь последним, кто меня оставит, —
Ведь худшее свершится надо мною,
Хочу почувствовать вначале
Всю боль, что заготовлена судьбою.
И вот когда тебя я потеряю,
Другую боль уже не ощущаю1.

— Сонет номер девяносто, — произнес Торп медленно, прочитав его вслух, — это не его сонет, — он переворошил всю стопку, — здесь их слишком много!

— О чем ты говоришь, отец? Что значит много? Сколько уж есть.

— Где ты их раздобыл? — спросил Торп, внимательно глядя на сына.

— Принесли добрые люди. Они же всплывали то здесь, то там. Я уже два года пытаюсь их собрать все вместе. И вот удалось! — молодой человек гордо махнул рукой в сторону стола.

— Не удалось, — отец снова просмотрел сонеты, — Шекспир написал около тридцати сонетов. Не более. Остальные написаны не им.

— А кем? И откуда ты знаешь, сколько он написал?

— Я всегда следил за его творчеством и даже издал пару пьес. Сонеты вращались в литературных кругах лет шесть. И их было немного. Я, как и ты, пытался их собирать. Но в 1599 году Шекспир бросает писать сонеты, — объяснял старик, — он не дает разрешения на их публикацию. Тобб, ты помнишь Тобба?

— Конечно! Наш главный издательский «пират», — Томас кивнул.

— Он попытался было издать сонеты. Году примерно в 1600-м или 1601-м. Вышел большой скандал — говорили, что только два сонета принадлежали перу Шекспира. Я думаю, что больше. Но далеко не все. Ходили разговоры, что Шекспир сам распространял эти слухи, чтобы его не могли обвинить в публикации чужих сонетов под своим именем.

— Кому принадлежали остальные?

— Неизвестно. Но именно их таинственный автор настаивал на запрете публикаций. Тираж исчез из всех книжных лавок и из типографии Тобба, — Торп показал на стол, — там тоже не его сонеты. Чьи, не знаю. Но мы с этим связываться не будем. Когда я расспрашивал Тобба про то издание, он сказал, что и говорить о нем не хочет. Был страшно напуган, и заверил меня, что ни одного экземпляра у него не осталось, включая рукопись, по которой он печатал книжку.

— Отец, ты не знаешь, кому принадлежат сонеты. Почему не самому Шекспиру, толком объяснить не можешь. Все сонеты написаны одной рукой — мне достали рукопись. Ты видишь, они явно писались в одно время. То есть Шекспир вполне мог захотеть их издать. Почему нет? Мог собрать все свои сонеты и переписать для типографии, — молодой человек был так красноречив и убедителен, что сам начинал верить в эту версию, — поверь, мы лишь опередим других!

— Их печатать нельзя! — старик хлопнул рукой по столу. — Пока хозяин здесь я, это издание не выйдет. — Сгорбившись еще больше, чем обычно, он вышел из комнаты.

По прошествии нескольких месяцев Торп-старший умер. Вскоре в типографии были отпечатаны свежие экземпляры новой книги. На ней было написано: «Уильям Шекспир. Сонеты».

Сонетов насчитывалось сто пятьдесят четыре...

Лондон, Тауэр, 1558 год

В тот день Лондон кишел людьми. Представители всех сословий, бедные и богатые, толстосумы из Сити и простые рыночные торговцы, старики и студенты, высыпали на улицы города. Всюду висели флаги, разноцветные ленты и гобелены, призванные украсить убогие, грязные улицы, по которым двигалась процессия.

Порой ей казалось, что она выиграла войну, не меньше. Ведь именно так встречают армию-победительницу — радостными выкриками, фейерверками, восхищенными взглядами, которыми одаривает тебя толпа. Она махала им рукой и улыбалась, пытаясь не обращать внимания ни на холодный, пронизывающий ветер, дувший со стороны Темзы, ни на начинавший накрапывать дождь.

Медленно они приближались к истинной цели своего пути — Тауэру. Мрачная башня возвышалась на фоне темного, покрытого тучами неба. Воспоминания обрушивались на нее, будто морской шторм, от которого не укрыться, не спрятаться, — все равно накроет с головой, ударив всей своей силой о хрупкую деревянную палубу корабля. Многолетнее заточение в башне, где день и ночь сменяли друг друга со сводившей с ума монотонностью, казнь матери, которую не видеть позволяли лишь льющиеся из глаз слезы, и отчаяние, окутывавшее все ее существо сильнее и сильнее, — вот что запомнилось и придавало сил сейчас.

Елизавета гордо посмотрела на окружавших ее всадников. Кого из своей свиты она приблизит? Кого удалит с глаз долой? Кто станет ей верным другом? «У королевы не может быть друзей, — напомнила она себе, — существуют только враги или те, кто на данный момент таковым не является».

Совсем близко скакал Роберт Дадли, друг детства, несколько лет гулявший вместе с ней по внутреннему двору Тауэра и пылко смотревший на нее из тюремного окна напротив. Роберт поймал задумчивый взгляд Бэт и подмигнул ей игриво. Ее улыбка стала чуть шире и более искренней. Роберт слегка пришпорил коня и прогарцевал вперед. Он обернулся — королева смотрела ему вслед...

Наконец процессия оказалась возле Тауэра. В пурпурной мантии, подбитой горностаем, Елизавета остановилась возле входа в свою бывшую тюрьму. Несмотря на холод и ветер, она не спешила заходить внутрь. Когда-то она на коленях молила Бога о пощаде и справедливости. Час пробил — теперь эта страна у ее ног. Нищая, униженная, страдающая Англия была не лучшим владением для монарха. Но ей было достаточно и этого.

— Божьей милостью поднимаюсь я на этот трон. — Елизавета окинула взглядом приближенных и шагнула в здание.

Даже те, кто считал ее незаконнорожденной самозванкой, увидев молодую королеву у входа в Тауэр, признавали ее королевское происхождение. Рыжие волосы Генриха, темно-карие, практически черные глаза Анны Болейн, дедовский нос с горбинкой, а главное — четко прочитывающийся жесткий и расчетливый характер, вкупе с хитростью и осторожностью делали Елизавету достойной наследницей престола.

А в Тауэре по-прежнему холодно, попытки хоть как-то прогреть помещения к приезду королевы особым успехом не увенчались. Огромный зал отапливался одним камином. Да и каменные стены башни сохраняли холод гораздо лучше, чем тепло.

— Дворец вовсю готовят к переезду, Ваше Величество, — заверил Елизавету один из придворных, — вы здесь ненадолго.

— Надеюсь, — усмехнулась королева и передернула плечами, с которых сползла горностаевая мантия, — что ж, займемся более неотложными делами. Англия ждать, не готова.

Постепенно комната заполнилась людьми. В зале воцарилось молчание. Елизавета снова посмотрела в сторону реки: «Мне нужно время. Время и мир. Очередную войну страна не переживет. Милостью божьей я вышла из тюрьмы и стала королевой. Милостью божьей Англия избежит войны и получит необходимую передышку».

Придворные продолжали, молча смотреть на свою королеву. О положении дел в стране многие из них знали гораздо больше, чем их госпожа, потому что разоряли казну с усердием, достойным лучшего применения. Большинство были уверены, что опытные французский и испанский короли переиграют двадцатипятилетнюю женщину, вошедшую на шаткий английский престол.

— Начинать мы собираемся с денежной реформы, — неожиданно твердо произнесла Елизавета.

— Предыдущие провалились, — подал кто-то голос.

— Вы имеете наглость сравнивать меня с предыдущей королевой, которая являлась наглой самозванкой? — голос Елизаветы зазвучал еще громче. — Пожалуй, этим мы и докажем, что не просто так взошли на трон, — слова эхом прокатились по холодному помещению, — если мы здесь по воле Всевышнего, то и реформы наши будут иметь успех. Если нет, — королева замолчала, но никто не смел, вставить и слово в образовавшуюся паузу, — значит, самозванка — я и место мое в Тауэре навеки!

Мантия снова сползла с оголенных плеч королевы, но она не стала кутаться в теплый мех и продолжала стоять у окна, лишь слегка повернув голову в сторону своих подданных.

Вскоре зал опустел, и Елизавета осталась одна. Она ходила из одного конца комнаты в другой в тщетных попытках согреться и одновременно собраться с мыслями. Обещания, которые она так щедро раздавала, казались ей теперь не то, что трудновыполнимыми, они казались невыполнимыми вовсе.

— Что королевой во дворце, что узницей в темнице... Одна! — Елизавета прислонилась лбом к холодному камню. — О, нет. Я не позволю так просто согнать меня с трона!

Со всех сторон враги. Ей ли не знать этого? Ей ли не понимать, сколь хрупок мир на небольшом острове, в результате многочисленных интриг перешедшего в ее руки? Франция и Испания — главные враги английского трона — в предвкушении очередной игры. Елизавета будет прекрасным призом в случае выигрыша, невестой с чудесным приданым.

— Чтобы в этой игре выиграть мне, придется обвенчаться со своей страной. Ну что ж, чем голову на плаху, так лучше в одиночестве прожить остаток жизни, — Елизавета, стоя у окна, не могла оторвать взгляд от грязных вод Темзы, — мужчины наивно надеются жениться на английском королевстве. О, если б ими двигала любовь! — она усмехнулась. — Но это чувство ими забыто, стерто из сердец. Любовь — удел простолюдина. Королеве не пристало надеяться на изъявление искренних чувств.

До королевы донесся шум с улицы. Народ праздновал ее восхождение на престол.

— Они радуются любому новому правителю, надеясь на то, что следующий будет лучше предыдущего, надеясь на мудрость того, кто стоит выше их, того, кто послан Богом, — Елизавета, замерзнув, встала и снова начала мерить шагами комнату, — мечты о любви следует похоронить в Тауэре. Кто ж искренне полюбит королеву? — она вспомнила влюбленные глаза Роберта, и печальная улыбка на минуту озарила ее лицо. — Нет, служить любви теперь не мой удел.

В дверь постучали. Елизавета вздрогнула и обернулась на стук.

— Войдите, — произнесла она, и в комнате появился Роберт Дадли, — я только что думала о тебе.

— И что, Бэт? Какие это были мысли? Надеюсь, ничего плохого? — Роберт склонился к ее руке для поцелуя.

— Разве я могу думать о тебе плохо? Думала, на какую должность тебя назначить при дворе. Должность, которая была бы тебя достойна, — Елизавета посмотрела вокруг, — ты видишь, я возвратилась обратно в Тауэр. Пусть я и королева, но все равно сижу в тюрьме.

— После Рождества ты сможешь въехать во дворец.

— Тауэр преследует меня, — королева вздохнула, — как бы я хотела, чтобы эти дни прошли быстрее. Слишком много воспоминаний...

— Согласен. Когда я шел сюда, то тоже не мог отделаться от ощущения, что снова попал в заточение, — Роберт подошел еще ближе, — единственное, что всегда скрадывало мое пребывание здесь, — это твое присутствие рядом.

— Не надо, Роберт, пустых слов. Мы оба знаем, нам не быть вместе.

— Почему? Ты разлюбила меня? Взойдя на трон, забыла былое увлечение? — Дадли смотрел ей прямо в глаза.

— Ты женат. А я стала королевой. Два этих факта не дают нам соединиться. Любовь тут ни при чем. И ты знаешь об этом не хуже меня.

— Я люблю тебя. И всегда буду любить, Бэт. Тебе никуда не деться от моей любви, будь ты хоть сто раз королевой. — Он снова взял ее за руку. Елизавета чувствовала, как ей становится жарко. Казалось, с его прикосновениями холодный, равнодушный Тауэр теплеет. — О чем ты думала здесь одна, Бэт? Ведь не только о том, какую мне дать должность.

— Я думала о том, что теперь никогда не выйду замуж, — решительно произнесла она.

— Странное решение. К тебе будут свататься лучшие женихи. Тебя заставят сделать выбор в пользу Англии, — грустно сказал Роберт.

— Если делать выбор в пользу Англии, то нужно оставаться девственницей.

— Разве? — Дадли насмешливо приподнял одну бровь.

— Именно так. По крайней мере, официально. Ступай, Роберт. Я устала.

— Сегодня был тяжелый день, — кивнул он, — отдохни, моя королева, — он еще раз поцеловал ей руку, — другие дни будут не легче. Но помни, что я тебе сказал. На меня ты всегда можешь рассчитывать. На меня и мою любовь к тебе, Бэт.

Они стояли друг против друга. Ей было двадцать пять, ему двадцать шесть — практически ровесники. Он — темноволосый, с тонкими чертами лица, она — рыжая, с кожей цвета алебастра. У обоих — гордый взгляд красивых карих глаз, в которых навеки застыла ничем не смываемая печаль. Они не знали, что впереди у них целых тридцать лет или всего лишь тридцать лет? Страданий, любви, преданности и долгих впустую прожитых дней врозь...

Дадли повернулся к ней спиной и пошел к выходу.

— И я тоже люблю тебя, Роберт, — прошептала Елизавета еле слышно, — и если бы ты не женился тогда, восемь лет назад, то у тебя было бы больше шансов стать королем Англии, чем у всех заморских принцев, вместе взятых.

Она открыла свою шкатулку, вынула лист бумаги и начала писать:

Возненавидь, когда любовь умрет,
Со всеми вместе...

Примечания

1. Уильям Шекспир. Сонет № 90.